— Это ты? — спросил Кэноэ.
— Да. У нас на Таангураи на скейтах гоняют все. Знаешь, у нас степи, простора много.
— И это твое? — Кэноэ показал на стоящий за стеклом кубок с фигуркой скейтбордиста наверху. — Ты что-то выиграла?
— Нет. Только третье место заняла.
— На чем?
— На юниорском чемпионате Таангураи.
— Ты стала третьей на первенстве планеты среди девушек?! — изумился Кэноэ.
— Почему среди девушек? У нас ребята и девушки соревнуются вместе. На скейтборде ведь сила не нужна, только ловкость. Тогда первое место тоже девушка заняла.
— Вот это да! — восхищенно сказал Кэноэ. — А почему ты в наших гонках не участвуешь? Ты бы всех шутя обогнала!
— Именно поэтому.
— Чем ближе я тебя узнаю, тем больше удивляюсь, — покачал головой Кэноэ. — Вот этот рисунок с рухнувшими домами – это Гомзи? Ты была и там?
— Была, — не стала скрывать Кээрт. — Я приехала туда на следующий день после тебя. Мы привезли теплую одежду, лекарства, медицинское оборудование и продукты. Я тебя даже видела на посадочной площадке.
— И я тебя видел! — воскликнул Кэноэ. — Только я не думал, что это ты! И вообще, что ты еще от меня скрываешь? Я смотрю, ты так много умеешь. Рисуешь на компьютере, читаешь больше меня, знаешь приемы борьбы, гоняешь на скейборде… и стреляешь ты, наверное, не только из шокера?
— Не только, — улыбнулась Кээрт. — Меня папа всему научил.
— И водишь ты лихо, — отметил Кэноэ. — Может, ты еще и космические корабли умеешь пилотировать?
— Нет, этого мне еще не приходилось делать. Здесь ты меня обогнал, — развела руками Кээрт и звонко рассмеялась. — Я все больше наземные и воздушные машины…
— А что ты еще можешь?
— Кое-что могу, — кокетливо опустила глаза Кээрт. — Но мне кажется, тебе будет интереснее постепенно узнавать об этом самому.
— И все-таки странно, — Кэноэ в смущении взъерошил волосы на затылке. — Почему же я так мало о тебе знал?
— У нас на Таангураи есть одна поговорка, — хитро прищурилась Кээрт. — Если умеешь считать до дюжины, лучше остановись на восьми. А во-вторых, тебя раньше это не слишком интересовало.
— Какой же я был дурак! — покаянно сказал Кэноэ.
— Нет, Кэно. Просто тогда этому еще не пришло время. А сейчас ты повзрослел. Знаешь, Кэно, я сначала не хотела уезжать из дома. А когда увидела твою фотографию, поняла, что ты на самом деле хороший, только еще не нашел себя.
— А сейчас нашел? — спросил Кэноэ.
— Да, Кэно. Ты замечательный. И я очень рада, что мы теперь вместе и я могу помогать тебе в твоих делах. Я люблю тебя.
— Что ты сказала, Кээрт? Повтори, пожалуйста, — взмолился Кэноэ.
Кээрт сделала неуловимое движение и вдруг оказалась совсем рядом. От ее волос пахло знакомыми духами.
— Я сказала, что люблю тебя, Кэно. И готова повторять это снова и снова.
Кэноэ, не веря в свое счастье, крепко обнял ее. Барьер, который раньше отделял его от Кээрт, вдруг рухнул. Но уже увлекая ее к дивану, Кэноэ вдруг остановился на полдороге и громко рассмеялся.
— Ты чего? — спросила его Кээрт.
— Разве это не смешно? Я влюблен в самую прекрасную девушку в мире, а она, оказывается, уже моя жена!
— Свидетель, назовите ваше имя, место работы и род занятий.
— Лойсо Дуйнуфар, профессор биологии в зейгалапском университете.
— Это все?
— Ах, да. Член политсовета Движения за демократию в дистрикте Зейгалап.
— Вы знакомы с подсудимым?
— Да, в прошлом году он как-то выступал на заседании политсовета.
— И вы запомнили его по одному разу?
— Э-э-э… Да. У меня хорошая память на лица.
— Но можно ли сказать, что вы запомнили не столько подсудимого, сколько его выступление?
— М-м… Да, пожалуй. Оно было весьма, я бы сказал, радикальным.
— Шла ли в нем речь о насилии против представителей власти?
— Ну, можно сказать, в отвлеченной форме…
— Пожалуйста, отвечайте прямо на заданный вопрос. Говорил ли подсудимый о необходимости убийства полицейских?
— Да, но это была всего лишь строка из популярной…
— Достаточно. Скажите, а как отнеслись к этому другие члены политсовета?
— Я бы сказал, никак. Они…
— То есть, они не осудили предложенной подсудимым тактики террора по отношению к правоохранительным органам?
— Э-э-э… Слова господина Джойвара вряд ли можно было понять как призыв к совершению террористических актов. Они были восприняты как преувеличение, я бы сказал, шутка.
— Почему вы считаете призыв к террору шуткой?
— Прошу вас, дайте мне объяснить. Движение полностью отрицает идеологию насилия и никогда бы…
Майдер Билон зевнул и отложил в сторону блокнот, в котором он кратко конспектировал допрос свидетеля. Если уважаемый профессор Дуйнуфар и скажет что-то интересное, его слова все равно будут запечатлены на пленке магнитофона. В это, впрочем, Билон уже не слишком верил. Процесс, перипетии которого по-прежнему не сходили с первых полос газет, не вызывал в нем ничего кроме скуки и отвращения.
Завтра… Нет, уже сегодня вечером исполнится ровно две недели, как он приехал в Зейгалап, полный надежд и желания самостоятельно и беспристрастно разобраться во всех обстоятельствах дела. И в итоге чувствует себя все больше запутавшимся.
Несообразности начались с самого первого судебного заседания, на котором прокурор потребовал осудить обвиняемого Корчера Джойвара не только по вполне обычной и скучной статье "Нанесение телесных повреждений государственному служащему в момент исполнения оным служебных обязанностей", но и по более чем двухсотлетней давности "Закону о бунтовщиках".
Данный закон был примечателен не только своей суровостью, так как предусматривал многолетнее тюремное заключение и даже смертную казнь, но и тем, что за последние сто семьдесят шесть лет по нему не было осуждено ни одного человека. Старые баргандские законодатели, введшие это положение в уголовный кодекс Горданы еще до обретения ею независимости, были людьми педантичными и установили в качестве абсолютно необходимого условия существование организации, поставившей своей целью насильственное свержение правительства страны. Зато при наличии таковой организации бунтовщиками, заслуживающими сурового наказания, становились все ее члены независимо от того, совершили они что-то противоправное или нет.
Во время принятия этого закона, в бурные годы незадолго до войны за независимость, подобная организация, бесспорно, существовала. Наличествовала она и сто семьдесят шесть лет тому назад, когда после поражения в Дахранской войне недовольные генералы, попавшие под резкое сокращение финансирования армии, решили взять реванш у себя дома. Но, по мнению Билона, попытка пришить Движению обвинение в подготовке насильственного свержения правительства была обречена на неудачу.
Тем не менее, процесс начался. В связи с серьезностью дела он был перенесен в городской суд Зейгалапа, поэтому первое заседание произошло на три дня позже запланированного срока. Стартовало оно с громкого скандала: представители обвинения выдвинули отвод судье, так как он был замечен в сочувствии Движению и даже посещал его митинги. После длительной перепалки, подробности которой смаковались всеми крупнейшими газетами и телеканалами, ходатайство было удовлетворено, но к тому времени уже наступили выходные.
На следующей неделе все, наконец, сдвинулось с мертвой точки. Однако после того как первый день ушел на чтение обвинительного заключения и выяснение обстоятельств террористического акта, на несколько дней здание суда оккупировали какие-то странные личности, выступавшие с совершенно дикими и ничем не подкрепленными обвинениями в адрес Движения. Их, впрочем, внимательно выслушивали, прокурор задавал уточняющие вопросы, защитник вяло протестовал, а главный редактор постоянно требовал от Билона как можно более подробного изложения хода заседаний.
Последнее нравилось Билону все меньше и меньше. И вроде бы, он делал все правильно, сообщая читателям о ходе процесса и ничем не отступая от истины, но повторение в печати всей этой грязи, выливавшейся в адрес Движения, казалось ему надругательством над правдой. Билон чувствовал, что он в своих строго информативных статьях перестает быть нейтральным, добавляет свой голос в хор, осуждающий деятельность Движения, которому – в этом депутат Райнен Фремер был прав – не давали замолвить даже слова в свою защиту.
Черед защиты должен был наступить сегодня, но пока ничего интересного в зале суда решительно не происходило. Прокурор и профессор Лойсо Дуйнуфар уныло препирались по поводу того, можно ли считать призывом к террору цитирование Джойваром популярной среди молодежи песенки "Шлепни мусора" на каком-то собрании почти год назад, так что Билон решил, что магнитофонная пленка и в этот раз будет потрачена впустую.
