— Ты мужественнее, чем я думала, Эвигер. Только не забывай, что мне не помешает, что ты старше и меньше меня. Если хочешь получить пинка по яйцам… — она кивнула и надула губы, не сводя глаз с вялого тела идиранского офицера, — то я охотно позабочусь об этом, старик.
Мимо прошла Бальведа, подхватила старика под руку и хотела увести.
— Эвигер, — сказала она, — я хочу рассказать тебе, как однажды…
Но Эвигер оттолкнул её и пошёл прочь один. Напротив вагона с реактором он сел спиной к стене.
Хорза посмотрел на него через перрон.
— Неплохо бы ему обратить внимание на измеритель радиации, — сказал он Йелсон. — Возле реактора довольно горячо.
Йелсон грызла вторую плитку рациона.
— Пусть этот старый мерзавец немного поджарится, — ответила она.
Ксоксарл просыпался. Йелсон наблюдала, как к нему возвращается сознание.
— Ты не хочешь сказать этому большому чудовищу, чтобы он спустился с рампы, Хорза? — крикнула она.
Ксоксарл посмотрел вниз на Хорзу и с трудом поднялся на ноги.
— Не трудись, — сказал он на марайне. — Я умею лаять на этом жалком заменителе языка не хуже тебя. — Он повернулся к Йелсон. — После тебя, мужчина!
— Я женщина, — проворчала Йелсон и показала ружьём вниз. — Давай, давай, пошевеливай своей тройной задницей!
Антиграв скафандра Хорзы отремонтировать было невозможно. Юнаха-Клосп не мог нести Ксоксарла. Значит, им придётся идти. Эвигер мог лететь, Вабслин и Йелсон тоже, но Бальведе и Хорзе ничего не оставалось, кроме как меняться местом на поддоне, а Ксоксарлу предстоял пеший марш больше двадцати семи километров к станции «семь».
Они оставили тела погибших у двери в транзитную шахту, откуда их потом можно будет забрать. Хорза бросил бесполезный оплавленный кусок, который был когда-то дистанционно управляемым роботом мозга, на пол и расплавил его лазером.
— Тебе от этого полегчало? — спросил Эвигер. Хорза посмотрел на старика, который парил в своём скафандре, готовый полететь вслед за остальными в туннель.
— Хочу тебе кое-что сказать, Эвигер. Если хочешь сделать что-нибудь полезное, взлети-ка на эту посадочную рампу и сделай несколько выстрелов в голову вон тому товарищу Ксоксарла, чтобы мы были уверены, что он действительно мёртв.
— Слушаюсь, капитан, — шутливо отсалютовал Эвигер и двинулся по воздуху к рампе, где лежал труп идиранина.
— О'кей, — сказал Хорза остальным. — Идём!
Когда они добрались до отверстия пешеходного туннеля, Эвигер приземлился на среднем уровне посадочной площадки.
Бронированный скафандр идиранина был покрыт ожогами и дырами. Существо потеряло руку и ногу, всё вокруг было покрыто чёрной высохшей кровью. Голова идиранина с одной стороны обуглилась, и там, где её пинал Эвигер, кератин был разорван прямо под левой глазницей. Неподвижный открытый глаз мертвеца смотрел на него. Он слабо сидел в своём костистом полушарии и из него вытекало что-то вроде гноя. Эвигер направил ружьё в голову и установил его на одиночные выстрелы. Первый луч снёс повреждённый глаз, второй пробил дыру в лице под тем, что могло быть носом существа. Из дыры хлынул поток зелёной жидкости и попал на грудь скафандра Эвигера. Он полил на это свинство немного воды из фляжки и дал ей стечь.
— Грязь, — пробормотал он про себя и повесил ружьё на плечо, — все, все… грязь.
Они не прошли по туннелю и пятидесяти метров — Эвигер как раз появился в отверстии и полетел вслед за ними, — когда Вабслин вскрикнул:
— Посмотрите!
Они остановились и посмотрели на экран индикатора массы.
Почти в центре толстой зелёной линии было серое пятно, след реактора в поезде позади них, который обманул своим атомным костром их индикатор.
На самом краю экрана, точно прямо и более чем в двадцати шести километрах от них можно было видеть другое эхо. Это было не серое пятно, не фальшивый след. Там на экране горела жёсткая, яркая, как звезда, световая точка.
ЧАСТЬ XII
КОМАНДНАЯ СИСТЕМА: МАШИНЫ
— …небо, как колотый лёд, режущий до мозга костей. Большую часть дороги было слишком холодно для снегопада, но однажды одиннадцать дней и ночей по ледяному полю, которым мы шли, дул снежный ураган, воющий, как зверь, и кусающий, как сталь. По твёрдой, замёрзшей земле единым потоком текли ледяные кристаллы. Нельзя было ни смотреть, ни дышать, ни держаться на ногах. Мы вырыли нору, низкую и холодную, и лежали в ней, пока не прояснилось.
Мы маршировали — израненная, отбившаяся толпа. Некоторых мы потеряли, так как у них замёрзла кровь. Один просто исчез, ночью, во время снежной бури. Некоторые умерли от ран. Мы теряли их одного за другим, наших товарищей и наших слуг. Каждый из них предлагал нам использовать их тела с наибольшей пользой, как только они умрут. У нас было так мало пищи; мы все знали, что это могло означать, и все были к этому готовы. Называй это великой или благородной жертвой.
Если на этом воздухе заплакать, слезы на морозе замерзают с хрустом, как от разбивающегося сердца.
Горы. Перевалы, к которым мы поднимались; голодные, в таком разреженном горьком воздухе. Снег был белым порошком, сухим, как пыль. Вдохнёшь его, промерзаешь насквозь; снежные облака с потрескавшихся склонов, расступающиеся под ногами, обжигающие горло, как впрыснутая кислота. Я видел радугу в хрустальных шлейфах льда и снега, которые мы производили при своём продвижении вперёд, и постепенно начинал ненавидеть эти цвета, эту морозную сухость, разреженный высотный воздух и тёмно-синее небо.
Мы пересекли три ледника. Двое наших товарищей сорвались в трещины и падали до тех пор, пока мы уже не могли их ни видеть, ни слышать; глубже, чем доносится эхо.
В глубине горного кольца мы попали в болото; оно лежало в котловине, подобно могиле всех наших надежд. Мы были слишком медлительны, слишком парализованы, чтобы спасти нашего кверла, который вошёл в него и утонул. Мы думали, этого не может быть, в таком-то климате, таком холодном, несмотря на слабый солнечный свет. Мы думали, болото должно было замёрзнуть, и увиденное нам только показалось, и вот сейчас наш взор прояснится, и кверл вернётся к нам, вовсе не утонувший в этой тёмной каше.
Это было нефтяное болото, мы слишком поздно это поняли; уже после того, как смоляные глубины взяли с нас дань. На следующий день, когда мы искали путь на другую сторону, температура ещё понизилась. Застыла даже эта топь, и мы быстро её перешли. Среди окружавшей нас чистой воды мы постепенно начинали страдать от жажды. У нас не было почти ничего, кроме собственных тел, чтобы растопить снег, а когда мы до одурения ели эту белую пыль, холод парализовывал наши тела, замедлял речь и продвижение вперёд. Но мы маршировали дальше, хотя холод высасывал нас независимо от того, бодрствовали мы или пытались спать, и жёсткое солнце слепило нас в полях сверкающей белизны и наполняло наши глаза болью. Ветер обжигал, снега хотели поглотить, горы, как чёрное стекло, преграждали путь, а ясными ночами над нами насмехались звезды. Но мы шли вперёд.
