— Удобно, — согласилась Маша.
— Не до конца. Понимаешь, обычная еда всегда разная. Даже если картошка с соседних полей, все равно она разная. А мясо тем более, двух одинаковых коров не существует.
— Убивать животных для еды — мерзость, — неожиданно сказала Маша.
— Ты вроде не вегетарианка…
— Нет, но лишь по рассудочным соображениям. Животная пища необходима, поэтому приходится ее употреблять.
Меня такой подход позабавил. Любишь мясо, так не надо вставать в позу…
— Смешно? — строго спросила Маша.
— Да. Твои военные познания и любовь к животным…
— Знаю, знаю, Гитлер был вегетарианцем… Петр, одно дело честный бой, другое — употребление живого в пищу.
Я дальше спорить не стал, в таких случаях это бесполезно, лишь заметил:
— Все равно, твоя любовь к оружию скорее характерна для мужчин.
— Ну и что? Я в детстве очень переживала, что не родилась мальчиком. Меня даже к психиатру водили, но оказалось, что сексуальных нарушений нет, лишь повышенная агрессивность и стремление властвовать.
Я поперхнулся кофе и зарекся общаться с Машей на подобные темы. Всегда пугался такой откровенности.
Но обстановка, честно говоря, только подобным беседам и соответствовала. Дед со счетчиком… увы, теперь о них приходится думать вместе, отсутствовали, может быть, общались с командующим, не знаю. А Данилов остался у шаттла.
— В арсенале я вначале думал, что ты все выгребешь, — сказал я, неуклюже переводя разговор на другую тему. — В силу повышенной агрессивности.
— Зачем? Один образец оружия, основанного на силовом поле, один лучевой излучатель, а главное — ггоршш. Наглеть вредно… Петр, ты позволишь интимный вопрос?
Мгновенно настроившись на подвох, я кивнул.
— Ты тяжело перенес смерть деда?
— Что?!
Маша вздохнула, уселась напротив.
— Петр, все-таки это смерть. Нельзя же и в самом деле считать, что человек — лишь набор электрических сигналов в синапсах.
— А что тогда? Душа? — в горле пересохло, и я начал запинаться.
— Не обязательно. Я неверующая. Но тело — это по меньшей мере половина человека.
Я смотрел ей в глаза — нет, она не шутила. Да и не шутят таким.
— Маша, для нас с тобой — может быть. Мы молодые. У нас гормоны бурлят.
Внезапно для самого себя я перешел на более циничный тон:
— Для тебя, наверное, я сексуально привлекателен…
— Есть такое дело, — спокойно ответила Маша. — Хоть и менее, чем Саша Данилов.
— Деду, извини, уже изрядно лет… — проглотив обидную откровенность, продолжил я. — Он питается в основном йогуртами и детскими пюре. Выкурить тайком трубку — для него событие, глотнуть водки — разгул.
— А пройти по саду, взять в руки цветок, погладить собаку?
— Когда я на Земле, то выгоняю его прогуляться!
— Все равно, Петя.
— Маша… а ты его действительно любишь?
— Андрея Валентиновича я любила и буду любить! — отрезала Маша. — Его самого, а не ящерицу с его памятью!
Что-то во мне взорвалось. Секунду стаканчик кофе подрагивал в моей руке, готовясь отправиться в полет по четко определенному адресу.
Остановило меня только то, что кофе еще был слишком горячим.
Я встал и вышел из каюты. Надо помочь Данилову в проверке шаттла. В конце концов, я второй пилот.
Второй пилот, а не закомплексованная девчонка, для которой человек и его внешность — слиты воедино.
Чем бы ни руководствовались алари — презрением к нашей отсталости или искренним дружелюбием, но управление челноком и впрямь никак не изменилось. Пилотажный компьютер продолжал пребывать в полной уверенности, что на корабле стоят обычные жидкостные двигатели. Практически неисчерпаемый запас топлива и огромная тяга машину не смущали.
С Машей я больше не разговаривал. Она поглядывала на меня, видимо, сожалея о своей откровенности, но я предпочитал игнорировать ее взгляды. Деду, разумеется, тоже не стал ничего говорить.
Груз — оружие и какую-то пищу, предоставленную алари, хотели вначале разместить в грузовом отсеке. Оказалось, что в суматохе бегства и полета все напрочь забыли о складированных там бюстиках — которые так жаждали получить Джел. Безглазые головы партийных вождей прошлого века, героев крымского конфликта и президентских сподвижников укоризненно пялились на нас.
Снаряжение пришлось размещать в кабине.
Я оставался в шаттле до последней минуты. Когда все, включая деда-счетчика, разместились, я пожал Данилову руку и спрыгнул на пол. Данилов долго возился, закрывая люк, мне оставалось лишь смотреть на него снизу. В ангаре собралась порядочная толпа алари, среди них был и командующий. Перед тем как войти в кораблик Геометров, я подошел к нему.
— Я надеюсь, что мой офицер не подведет меня, — негромко сказал алари.
«Куалькуа, как лучше ответить?»
Он помолчал секунду, я даже решил, что он проигнорировал вопрос.
«Вера и любовь помогут мне».
— Вера и любовь помогут мне.
Во взгляде алари появился живой интерес.
— Петр Хрумов, чем был для тебя мой поступок? Уверткой, как считает Александр Данилов?
Чуткий у них слух. Точнее, не у них, у Куалькуа…
— Нет, — подумав, сказал я. — Доверием.
— Ты испытываешь благодарность?
— Пожалуй, нет. Признательность.
— Это тоже хорошо, — командующий замолчал. Я счел это знаком, что прощание окончено, и пошел к скауту.
«Куалькуа, я снова должен быть Ником Римером».
Ответа не было, но лицо защипало. Куалькуа прорастал сквозь мою плоть, выдвигая на поверхность тела клетки, принадлежавшие когда-то безвестному поэту Геометров.
К кораблю я подошел уже Ником.
Полусфера кабины разошлась. Я оперся о корпус, готовясь запрыгнуть в свою скорлупку, и в этот момент потолок ангара открылся.
Порыв ветра — короткий, секундный, потом силовое поле перекрыло проем. Над ангаром пылали ослепительные звезды. Над ангаром зияла промороженная ночь космоса. Запрокинув голову, я смотрел, как всплывает в нее «Волхв», как пробегают по корпусу корабля всполохи искр от взаимодействия с защитным полем. Отсюда, изнутри флагмана, межзвездная пустота не казалась чем-то страшным. Наоборот, она была пронзительно красива в своей неприкрытой наготе, великолепна, ласкова и покорна.
Это должна быть наша красота. Мы должны вновь прийти в космос. Равными. Пусть не самыми правыми, как мечтают Геометры. Пусть не самыми древними, как Куалькуа. Пусть не самыми умными, как Счетчики.
Самими собой.
Я поднял ладонь — и заслонил ею полную пригоршню звезд. Может быть, принадлежащих Сильным и Слабым. Может быть, полных своей, кипучей и непокорной жизни. Может быть, ждущих того, кто придет первым.
