«Боже мой… Что я наделал… — раскаиваться было поздно, но Романов просто не мог не сказать этих слов, пусть даже и глубоко внутри себя. — Я исполнил свое предназначение, спас этот мир, но истребил человечество своими руками… Тысячи смертей мало, чтобы покарать за это. И уж точно их недостаточно, чтобы все исправить».
Полковнику стало горько, тошно, и очень страшно. Он чувствовал, как чей-то ответный взгляд, исполненный силы и гнева, направлен на него.
Романов медленно вернулся в свое тело, одновременно оставаясь и там, вовне, под прицелом этого обвиняющего взора. Искореженный зал постепенно обретал плотность и объем. Разбросанные тела, пробитые Строителем стены, выбрасывающие медленно гаснущие искры порванные энерговоды… Дальняя стена рассыпалась серой пылью, которую уносил прочь ветер. И оттуда, обращая в такую же искрящуюся пыль все вокруг себя, надвигалось нечто, способное уничтожить даже его. Даже Строителя Пути.
Марк вздохнул, разглядев лицо человека — впрочем, человека ли? — остановившегося перед ним. Ричард Морган. Бывший десантник. Бывший капитан «Астарты». Бывший субъект «особого интереса» ХаСОМ.
Теперь в его глазах переливалось отражение того самого взгляда, что упирался сейчас в полковника, как дымящийся ствол плазмомета упирается в спину пленника. Серебряное пламя обещало воздаяние и немедленное исполнение уже вынесенного приговора. Капитан медленно поднял руки, потянувшись к Романову и Строителю, все еще соединенными воедино пуповинами света и тьмы.
«Так вот как выглядит небытие», — мелькнула и пропала мысль.
Мир вокруг перестал существовать.
Золотая пирамида, все так же висевшая над утихающей воронкой времён, беззвучно блеснула своими призрачными гранями, но этого никто не заметил…
ГЛАВА 67 ПОЛКОВНИК РОМАНОВ. СУД
Люди могут, конечно, спастись от падения вниз.
И он шел рассказать им о том, как им можно спастись.
Рассказал.
И напуган был всем этим весь этот зрительный зал.
И слова его долго летели сквозь этот базар
В пустоту.
Он шел к людям, он нес им надежду, любовь, красоту.
Люди взяли его и гвоздями прибили к кресту.
Сплин — Шел Чудак
— Смотри, человек, смотри на то, что столько раз пытался увидеть. На что хотел быть похожим, что любил и ненавидел, как часть себя, как отторгнутую часть своей души.
Мы могли бы показать тебе свет и тьму, сотни их оттенков и тысячи полутонов. Могли бы просто заставить тебя перестать идти по своему пути, закольцевать его или оборвать. Мы делали так в прошлом, когда сами были похожи на тебя, человек, рискнувший встать на нашей дороге.
И каждый из нас, кто сейчас говорит с тобой, кто слушает тебя и кто смотрит на тебя, каждый из нас был готов умереть за свою правду, но каждый из нас в итоге рискнул жить. Жить ради нее, ради нашей уверенности, цели, мечты. Мы тоже рискнули продолжить путешествие, заглянуть за грань и убедиться, а так ли мы были правы.
И каждый раз, когда кто-то находил нас, пытался мешать или присоединиться, мы мягко и ненавязчиво всего лишь открывали этому человеку обе стороны пути, показывали сразу все оттенки белого и все переливы черного, а заодно и контрастом выставляли остальной мир, радужной дугой изгибающийся надо всем перечисленным, будто не желая выбирать что-то одно.
Но что делать с тобой, полковник Романов? Мир, в котором ты впервые увидел свет Творения, уже не примет тебя обратно. Ты перерос его, как это ни печально. Ты стал — здесь и сейчас, на миг, чтобы тут же перестать быть, но ты стал богом. Но не тем небожителем, который внезапно обретает силу и власть творить и создавать, разрушать и ввергать в хаос, а тем, кто лишь осознал, что всегда им был. С той первой минуты, как принял решение идти до конца — ты стал богом. Стал тем, кого уже не остановят человеческие рамки, правила и ценности.
В твоих руках была вся сила Вселенной, и в твоей воле был выбор…
Боль, только боль, и немного сожаления. Что не успел. Но в этот раз полыни в чаше оказалось куда больше мяты, да и та из сладкой превратилась в перечную.
— Ты не успел. За тебя решили другие, которые имели больше права, смелости и чести для того, чтобы решить. Не нам менять сложившийся порядок, но… мы не могли не попытаться дать выбор.
Боль отступает. Тяжесть. Простая тяжесть поражения, свинцом тянущая вниз, во тьму. В ту самую, у которой, как он понял только что, есть множество лиц, голосов и оттенков. В ту самую, в которой нашлись такие ее части, что не стали более светлыми, но предпочли воспротивиться.
— Хотелось бы спросить, если бы ты сейчас вернулся назад, к тому самому мигу, когда рушился Путь, и ты владел его силой — как бы ты поступил?
Теперь можно говорить. Губы не двигаются, язык мертв, горло стянуто, словно петлей — но слова рвутся наружу, разрывая душу:
— Я бы поступил так, как и собирался. Люди достойны того, чтобы рассеяться по Вселенным. И просто жить.
— Жить паразитами в чужих сознаниях? Отдельными личностями? Гостями с оплаченными билетами от даты до даты?
Скребущее чувство колебания внутри, неуверенность, подтачивающая крепость веры в свое дело:
«А веры ли? Или уверенности фанатика? Но кто будет судить, если я — бог?»
— Да… Но зачем? Зачем жить там, в тысячах миров, когда вы даже не смогли устроить жизнь в одном своем мире?
— Каждый из нас здесь — прошел очень долгую дорогу, из жизни в жизнь, пока не стал тем, кем мы являемся сейчас.
— И только такой рост может дать необходимый опыт, осознание и понимание — что делать, и как делать. Да и стоит ли делать вообще…
Ропот прорывается наружу, сквозь все печати и пологи:
— Но почему вы не делаете ничего?!
— Ты не прав. Мы остановили тебя, и тех, кто дал тебе силы.
— Пусть не своими руками, и не используя своих возможностей…
— Мы — не палачи. Мы — целители. Врачи. Спасаем миры от таких, как твои нечаянные союзники…
Усталость. Боль вернулась. И память — тоже. Кусочками.
Голос дрогнул:
— Ты видишь, что пришлось исправлять нам? Миллиарды могли бы превратиться… преждевременно.
Слова извергаются. Тяжко. Медленно.
— У-убей…те. Убейте.
— Нет. Мы предлагаем тебе выбор.
— Не такой, как был.
— Новый выбор.
Тишина.
— Я. Не. Стану. Вами.
«Но уже и не останусь собой. Кто я теперь? Если жизнь — это путь и предназначение, зачем мне оставили жизнь?»
