Нирдана положила въ нишу принесенные цвѣты, зачерпнула ложкой, лежавшей на жертвенникѣ, масла изъ большой стоявшей на ступенькахъ амфоры, и подлила его въ лампаду. Преклонивъ затѣмъ колѣна, она стала горячо молиться.
Изъ вѣжливости, Ардеа послѣдовалъ ея примѣру, тоже подлилъ масла и тоже опустился на колѣни. Но на этотъ разъ онъ не чувствовалъ того восторженнаго порыва, который охватилъ его въ храмѣ Вѣры.
— Эта птица изображаетъ, вѣроятно, бога Има-мона? Почему вы поклоняетесь ему въ этомъ видѣ? — спросилъ князь, когда Нирдана окончила молитву.
— Я разскажу вамъ все, что мы знаемъ о жизни и смерти бога, и тогда вы сами поймете, почему мы поклоняемся ему въ этой символической формѣ. Има-монъ, видите ли, былъ сынъ Аура, Невѣдомаго, Всемогущаго, создавшаго вселенную и правящаго всѣмъ видимымъ и невидимымъ. Имамонъ снизошелъ на землю проповѣдать великія, вѣчныя истины и добродѣтели, которыя открываютъ седьмое небо славы, гдѣ пребываетъ Ауръ. Имамонъ былъ добръ и чистъ, какъ сама сущность великихъ истинъ, завѣщанныхъ имъ міру. Онъ исцѣлялъ больныхъ, воскрешалъ мертвыхъ, усмирялъ бури, повелѣвалъ стихіями, духами свѣта и тьмы. Словомъ, онъ дѣлалъ только добро, и куда ни ступала его божественная нога, тамъ все процвѣтало.
Но проповѣдь Имамона и его многочисленныхъ учениковъ возбудила гнѣвъ жрецовъ жестокаго и кровожаднаго божества, которому поклонялись тогда въ этой странѣ. Они рѣшили отъ него отдѣлаться. Его измѣннически схватили, бросили въ темницу и осудили на смерть. Палачи сложили большой костеръ, возвели на него благодѣтеля рода человѣческаго, и самъ великій жрецъ вонзилъ ему ножъ въ сердце. Кровь Имамона брызнула и воспламенила костеръ прежде, чѣмъ недостойные успѣли подложить огонь. Когда таинственное пламя пожрало тѣло божественнаго сына Аура, изъ среды костра взлетѣла бѣлая, какъ снѣгъ, птица съ огненными крыльями, и въ клювѣ держала ножъ — орудіе казни бога.
Въ эту минуту, небо покрылось тучами и почернѣло, а земля гудѣла и сотрясалась. Скала, на которой гордо высился храмъ, откуда вышли жрецы, палачи Имамона, пошатнулась и, вмѣстѣ съ храмомъ, низверглась въ пропасть, разверзшуюся у ея подножія.
Изъ-подъ обломковъ скалы брызнулъ громадный потокъ и съ грохотомъ ринулся въ бездну. Но только воды его были красны, какъ кровь: то была невинная кровь божественнаго Имамона, пролитая человѣческой злобой.
Жрецы, жестокіе палачи благодатнаго бога, умерли у костра, пораженные небеснымъ огнемъ. Память ихъ предана всеобщему проклятію, а ихъ потомки, которые еще существуютъ понынѣ, презираются всѣми; ихъ избѣгаютъ, какъ людей, приносящихъ несчастье.
Испуганные всеобщимъ порицаніемъ, палачи Имамона пытались оправдаться, говоря, что они убили его, будто, по приказанію ихъ бога, Ассура. Но, гонимые всеобщимъ проклятіемъ, они принуждены были покинуть страну и удалиться въ равнины и лѣса къ народу работниковъ. Тамъ они возстановили культъ Ассура, и построили свои храмы.
Дикій и порочный народъ равнинъ, принялъ имя ихъ бога, и зовется теперь — Ассурами. Они фанатически поклоняется своему ужасному и кровожадному божеству, требующему человѣческихъ жертвъ и крови; всегда крови, въ обмѣнъ за кровь Имамона, которая не досталась ему, такъ какъ Ауръ, отецъ свѣта, претворилъ ее, и она течетъ на спасеніе смертныхъ.
Ассура изображаютъ отвратительнымъ существомъ, символомъ разрушенія; онъ сѣръ, какъ пепелъ, представляющій безформенный остатокъ того, что было. У него большія, остроконечныя крылья, руки въ формы когтей, съ которыхъ капаетъ кровь, и голова увѣнчана рогами, а хвостъ имѣетъ видъ трехголовой змѣи, которая кусаетъ все, что окружаетъ ее. Я забыла еще сказать, что Ассуръ держитъ въ когтяхъ сердце праведника, котораго пожралъ. На его жертвенникѣ горитъ одинъ только огонь, добываемый изъ камня или зажигаемый молніей.
Жрецы Ассура — жестоки, жадны и держатъ народъ въ страхѣ и раболѣпствѣ. Они страшно богаты; но, тѣмъ не менѣе, ведутъ дѣятельную торговлю зерномъ, скотомъ и разными лѣсными или полевыми продуктами, которые вымогаютъ у населенія.
Несмотря на наше къ нимъ отвращеніе и презрѣніе, они настойчиво стараются проникнуть въ нашу страну; гдѣ только можно, скупаютъ земли и строятъ дома. Но я уже сказала, что всѣ избѣгаютъ и сторонятся ихъ, какъ приносящихъ съ собой несчастье.
Во время этого разсказа они уже сѣли въ лодку и плыли домой.
Ардеа горячо поблагодарилъ Нирдану за разсказъ, но разговоръ какъ-то не вязался. Выслушанная только что религіозная легенда заставила князя призадуматься.
Очевидно, на Марсѣ, какъ и на Землѣ, борются два великихъ принципа, — зло и добро, — оспаривая другъ у друга сердца человѣческія. Здѣсь, какъ и тамъ, воплощаются божественные послы, указывающіе ослѣпленнымъ, нерѣшительнымъ людямъ дорогу къ небу, и кровью запечатлѣвающіе свое божественное ученіе.
Была уже ночь, и на темной лазури неба загорѣлись звѣзды. Ардеа невольно сталъ искать среди этихъ блестящихъ свѣтилъ крошечную, но гордую Землю, свою родину. Въ эту минуту лодка причалила къ берегу, и Нирдана со своимъ спутникомъ поспѣшно направилась къ дому.
Гостямъ отвели двѣ роскошныя комнаты, куда они и удалились послѣ вечерняго стола.
Князь находился еще подъ впечатлѣніемъ слышанной легенды объ Имамонѣ и не удержался, чтобы не поговорить о ней съ Сагастосомъ.
Бесѣдовали они долго, и Ардеа разсказалъ марсіанину священныя преданія про Озириса, убитаго Тифономъ, про Кришну, котораго враги поразили стрѣлой, и про борьбу, которую по вѣрованіямъ персовъ, ведутъ между собой Агура-мазда и Ангро-майнія.
Обсуждая и сравнивая міровые миѳы, Сагастосъ, въ свою очередь разсказалъ, нѣсколько преданій.
— Нирдана права! — сказалъ онъ. — Храмъ Има-мона, дѣйствительно, одинъ изъ самыхъ интересныхъ нашихъ памятниковъ, если даже отбросить его религіозный престижъ. Я думаю, что завтра намъ удастся его посѣтить, а дня черезъ три тамъ будетъ справляться одинъ изъ великихъ годовыхъ праздниковъ, на который я провезу и васъ. Мы отправимся съ семействомъ правителя, что дастъ возможность хорошо видѣть все, что будетъ тамъ происходить. Есть еще одно, большое святилище Имамона, но, по оригинальности и красотѣ, оно не можетъ идти въ сравненіе съ тѣмъ, которое мы увидимъ завтра.
На зарѣ Сагастосъ разбудилъ князя.
— Вставайте скорѣй, другъ Ардеа, — весело закричалъ онъ. — Я боюсь, что день будетъ очень жаркій. Поэтому нужно торопиться, намъ предстоитъ почти два часа ѣзды.
Подстрекаемый любопытствомъ, князь такъ быстро одѣлся, что полчаса спустя они сидѣли уже въ каютѣ небольшой, похожей на венеціанскую гондолу лодкѣ, приводимой въ движеніе электричествомъ.
