Это чужой мир. Невообразимо далекий от Земли. Кладбище древней культуры, которая не справилась с собственной миссией разума и предпочла эмигрировать в будущее, похоронив самое себя в недрах планеты. Всякий на моем месте мог бы проникнуться величием момента и упиваться новизной ощущений. Но я ничего не чувствую, кроме волнения. Эмоциональная глухота, гори она в аду.
Или же моя инакость наконец обрела свою нишу? Легла, как меч в ножны?
Храм Мертвой Богини темным уродливым силуэтом вырисовывается на пламенной занавеси короны. Когда-то он казался мне каменной громадиной. А сейчас это просевшие под собственной тяжестью, разбитые и вмятые в грунт метеорными дождями, утратившие первоначальный облик и форму бессмысленные обломки. И я не уверена, к вящему успокоению Джильды, что смогу найти вход в туннель.
Но чем ближе я подхожу, тем тверже мое намерение покончить наконец с кошмаром собственного бытия. Обрести себя, восстановить личностную целостность, разрушить комплексы и недоверие к самой себе… назовите как угодно. Если понадобится, я змеей поползу между каменных плит.
Но в этом нет необходимости.
— Тони, какого дьявола? С тобой все в порядке?
Сакраментальный вопрос. Он заслуживает не менее затертого сакраментального ответа.
— Со мной все хорошо, Джил.
С этими словами я отключаю связь.
Мне все равно, что будет дальше. Если Джильда решит удрать без меня, скатертью дорожка. Если дождется возвращения и отшлепает, как нашкодившего щенка, я буду улыбаться. Влепит затрещину, пускай даже отлупит, я стерплю. Если весь мир разлетится вдребезги, я не стану печалиться. Все, что мне нужно от судьбы, покоится под этими руинами.
Я на расстоянии протянутой руки от своей ослепительной цели.
Ничто меня не остановит…
…Ничто меня не остановит.
А надо было бы.
От моей памяти остались осколки.
Мои часы встали. Я знаю это наверняка, хотя не вижу их перед глазами.
Взамен я вижу себя со стороны, в кривом пыльном зеркале, которое давно раскололось на тысячу кусков, и непонятно, что удерживает их в погнутой, зеленой от времени раме. Осколки перепутались, частью выпали и сгинули в безвременье, но в тех, что сохранились, многократно и с громадным искажением отражается мое мертвое лицо.
Я уже умирала в этой жизни, но не доводилось еще присутствовать при собственной смерти безучастным зрителем.
…Почти бегу по наклонной плоскости туннеля, изредка касаясь стены кончиками пальцев. Скафандр мешает движению, отчего возникает гигантский соблазн от него избавиться. Ведь я же дышала когда-то этим воздухом… Гоню прочь безумную мысль. Луч света тает в темноте, не достигая преграды. Это неважно. Я все еще помню короткую дорогу в Убежище. Где свернуть, где остановиться и сделать осознанный выбор, чтобы не заплутать. Здесь туннель раздваивается и превращается в лабиринт в первом его приближении, но направо мне не нужно, через полмили там тупик, и я долго ломала маленькую детскую головенку, зачем нужно было устраивать ловушку, которая никого не ловит. Так ничего и не придумала. Приняла как данность и впредь, возвращаясь домой с поверхности, никогда не сворачивала направо. Тем более что впереди ожидало нерядовое испытание на память и смекалку. Стаффан, который иногда сопровождал меня в моих походах, называл это место «барабан» и никогда не объяснял почему. Рассказывал только, что сталкивался с подобным в своей богатой крофтской биографии. Помнится, я уже тогда тренировала на нем свою вредность, доставая вопросами: «А где палочки?»… откуда-то я знала, что к барабану непременно должны прилагаться палочки, хотя и не совсем понимала для чего. Много позже, во взрослой уже жизни, я наткнулась на описание какого-то старинного кинетического оружия, поражающие снаряды которого помещались во вращающийся цилиндрический барабан, и все стало на свои места. А в ту пору, наоборот, ничто не оказывалось на своем месте, стоило лишь отойти подальше. И ни разу — ни единого разу! — нам не удалось застать это чудо врасплох. В этом заклятом месте туннель ветвился на три прохода, которые на вид почти ничем не различались. Темные, застойные, бесконечные. Фокус состоял в том, что всякий раз это были другие проходы, и лишь один из них вел к Убежищу. Стаффан утверждал, что подземный барабан состоит из девяти штолен, но я так и не увидела больше семи. Они возникали в разных сочетаниях, правильная штольня присутствовала не всегда, и если такое случалось, говорил Стаффан, следовало вернуться на поверхность и повторить весь путь сызнова. Папочка перестраховывался: достаточно было отступить к развилке, как гигантский невообразимый барабан бесшумно, незримо, без сотрясений грунта и осыпаний породы, совершал оборот на произвольное число отверстий.
…Как отличить, каким проходом пользоваться: для этого нужно снять перчатку и приложить голую ладонь к той стене, что справа от тебя. Закрыть глаза, остановить дыхание, отвлечься от биения сердца, которое в такую минуту не упустит напомнить о себе, словом — обратиться в слух… прикладывать ухо бесполезно, оно слишком чувствительно к посторонним шумам, а в мтавинском кохлеаре никогда не бывает абсолютной тишины, и если поначалу кажется, что тишина накрывает тебя тяжелым ватным одеялом, то уже спустя минуту в этой вате обнаруживаются прорехи, где-то что-то шуршит, капает, журчит, подвывает, с машинной размеренностью посту-кивает твердым о твердое, и все это тихо, очень тихо, но отовсюду и одновременно… так вот: приложить ладонь и затаиться, и в своем проходе очень скоро откуда-то с нижних ярусов сквозь толщу камня, что характерно — под острым углом, именно под острым… как можно наощупь вдруг понять, что есть угол, да еще острый, объяснению не поддается, это какая-то местная тактильная иллюзия… придет особенный, повторяющийся через равные промежутки короткий звук технической природы, как будто незримый хозяин подземелья из сострадания дает тебе подсказку… только в своем проходе, только через ладонь и с сугубой чуткостью, в других проходах ничего похожего не случается, хотя по невнимательности кое-где можно и обмануться… я сама несколько раз обманывалась и убредала в темноту, запустение и необитаемость, но, к счастью, всегда успевала заметить оплошность и вернуться к исходной точке. Я не без труда стягиваю перчатку: скафандр сопротивляется моему безрассудству, тянет за перчаткой какие-то прозрачные пленки и волокна, но скоро, отчаявшись вернуть меня в русло здравомыслия, сдается. По привычке начинаю прослушивать с левого прохода: с ним отчего-то была связана наибольшая вероятность благоприятного исхода. Но не в этот раз. Разумеется, за тринадцать лет многое могло измениться. Вплоть до того, что заветный сигнал мог угаснуть вовсе или незримые механизмы, ответственные за режим конфиденциальности внутри кохлеара, могли сменить кодовые последовательности. Повторяю ритуал с центральным проходом: та же история. Еще одна попытка, и я в разочаровании, ни на один вопрос не найдя ответа, ни одной душевной трещины не склеив, ни одного разрыва в памяти не зарастив, возвращаюсь на корабль, к Джильде под крылышко, огребать заслуженную вздрючку и уносить свою тощую задницу на матушку-Землю, которая и не таких неудачниц принимала в свои утешительные объятия… И тут же совершаю для себя открытие, уж не знаю, из какого разряда, неприятных или наоборот: никуда я отсюда не денусь. Коли не получится — отступлю к развилке, как делала и раньше. А потом вернусь и буду испытывать удачу снова и снова. Пока не добьюсь своего. Ведь это же так очевидно: если сейчас я сбегу на корабль, то уже со стопроцентной гарантией, ни при каких обстоятельствах, что бы я ни говорила, какие бы клятвы ни давала, какие мольбы ни возносила к небесам и отправляла в преисподнюю — никогда, никогда, никогда я здесь больше не окажусь. И опять за мною увязалось это проклятое «никогда»!.. Подношу ладонь к стенке правого прохода.
