…Есть громадный соблазн включить связь и обрадовать Джильду тем обстоятельством, что я все еще жива, вполне благополучна и полна творческих планов. Соблазны полагается преодолевать. Во время движения мой взгляд непроизвольно сползает под ноги. Что я ожидаю там найти? Забытую детскую игрушку? У меня не было игрушек. Еще одно объяснение моей мизантропии. Отпечаток ноги в крофтовском ботинке? Все давно стерлось движением воздуха и подземных масс. Лабиринт только кажется неподвижным. На самом деле он живет, перемещается в четвертом измерении, изредка сползая в декартовы метрики. И заодно стирая все следы чужеродного пребывания. В этом состоит его охранительная функция. Потому-то никто из спасателей ничего и не нашел. Любопытно, на что я рассчитываю? Когда-то я была его частью, элементом конструкции, я была встроена в четырехмерность, поскольку родилась внутри нее. Но теперь все изменилось: не скажу, что против воли, но я была отлучена от него, соединительная пуповина с кохлеаром оборвалась, и то, что я вернулась, ничего уже для лабиринта не значит. Я чужая, что бы о себе ни мнила, на что бы ни надеялась. И вполне возможно, что все мои психологические игры с человеческим окружением, вся моя ложь, все жертвы были напрасны… Однако же я намерена получить свидетельство об этом из первоисточника.
…Убежище. Да, это было оно. Убежище ожидало меня за последним поворотом. Я была даже несколько разочарована тем, как просто и безыскусно все складывалось. Пробежаться легким бегом пару миль по сумрачной каменной трубе. Сыграть с лабиринтом в русскую рулетку. Еще милю без малого под уклон… Никуда оно не делось, Убежище. Моя колыбель, мой дом. Мое проклятие. Я вернулась блудной дочерью, спустилась с занебесных высот, пришла за всем, что оставила здесь тринадцать лет назад. За всем и за всеми. Не исключая себя. Внутри меня ничего не изменилось, та же пустота, тот же холод. В Убежище всегда было пусто и холодно. Вернулась, как меч в ножны… Но почему, почему мне все эти годы твердили, что лабиринт вот уже несколько тысяч лет как мертв, что нет в нем следов присутствия ни людей, ни мтавинов, что не существует никакого Убежища, никаких усыпальниц, вообще ничего из моих рассказов?! Когда вот же оно, Убежище! Огромный искусственный грот с ровным полом и куполообразными сводами на цилиндрических колоннах, с водоемом посередине… Останавливаюсь на пороге с тем, чтобы извлечь из заспинного ранца пакет «Люциферов», и швыряю их перед собой широким веером. Пространство Убежища наполняется желтоватым трепещущим светом — я осознанно запаслась «Люциферами» естественного свечения. Кажется, что своды сделались ниже, а стены сомкнулись вокруг чаши с водой. Так и должно быть: я выросла почти на голову, хотя так и не дотянула до среднего планетарного показателя для женщин моего возраста. А здесь ничего не менялось. Даже пыли не прибавилось. Может быть, за время моего отсутствия кто-то устроил в лабиринте генеральную уборку. И вполне мог уничтожить нашу хижину…
…из фрагментов внутренней обшивки корабля крофтов, из каких-то занавесок и пластиковых полотнищ, из раздвижных перегородок в гармошку. Когда Тельма переодевалась, она всегда раздвигала такую перегородку на манер ширмы, приговаривая себе под нос что-то непонятное вроде «Войди-ка в дом, доченька; не надо масла подливать в огонь… Пожалуй, еще влюбится в тебя»[3]… а потом перестала переодеваться, и нужда в ширме отпала сама собой. Не хижина даже, а скорее лачуга стояла тогда в десятке шагов от берега. Но сейчас ничего там не было, на том самом месте валялся и тлел один из «Люциферов», а по темной, как нефть, поверхности водоема бежала от него прямая, словно начерченная по линейке, световая дорожка. Никакое то было не Убежище. Всего лишь каменный мешок. Пустой, как моя душа.
…Я сижу на берегу озера. Там устроен был для меня специальный приступочек, словно бы те, кто лепил Убежище, загодя предполагали, что однажды здесь родится маленькая девочка, которой захочется проводить какое-то время, любуясь на рябь по поверхности вод и размышляя о возвышенных материях. О дефлекции пространственных целочисленных матриц. О правиле Зеликовича-Лунго для миденхольдовых алгебр. Этот приступок — единственное, что соединяет меня с собственным прошлым. Можно было стереть все следы человеческого пребывания. Генеральная уборка… Но до моей памяти мтавинский пылесос не добрался. Я выжжена изнутри, как город после ядерной бомбардировки. Я ждала этой встречи столько лет.
И вернулась на пепелище. Будьте вы прокляты со своими лабиринтами, со своими кохлеарами. Тяжко, как трехсотлетняя старуха, поднимаюсь на ноги, бреду по самой кромке воды, отпинывая чересчур близко подкатившиеся к ней «Люциферы». Огибаю колонны, опираясь о стылый камень голой ладонью. «Как будет устроена твоя жизнь после того?.» Жизнь «после того» начала свой отсчет. И я представления не имею, как ее устраивать… Дальше дороги нет, дальше глухая стена, а значит, пора отступать. Включаю связь. «Джил, я возвращаюсь». Нет ответа, в наушниках белый шум. Это объяснимо: лабиринт поглощает и рассеивает каналы связи по своим четырем измерениям, из которых я по-прежнему ощущаю только три. Может быть, многомерность мне тоже пригрезилась? Как и все мое прошлое, от которого не сохранилось ничего, кроме воспоминаний? Что, если все было иначе и я просто выдумала себе собственную жизнь? Всех этих крофтов, мою семью? Мтавинов с их усыпальницами? Что, если на самом деле во мне обитает наведенная, ложная память вместо настоящей, в которой сокрыто нечто ужасное, о чем лучше не вспоминать никогда, или же, что не в пример ужаснее, не сокрыто ровным счетом ничего особенного, кроме затертых банальностей, которые я вытеснила оттуда набором воображаемых событий, плодов фантазии, в существовании каковой я всегда себе, в силу защитных механизмов сознания, решительно отказывала?.. Еще одна колонна, еще одно соприкосновение с холодным камнем. Бросаю прощальный рассеянный взгляд на Убежище. И самым краешком глаза ухватываю притулившуюся в десятке шагов от озера хижину.
…Серые обломки панелей, рваные паруса пластика, россыпи ни к чему не сгодившегося хлама, подсвеченные изнутри призрачно-бледным «Люцифером». Не тем, что я принесла с собой, те желтовато-теплые. А крофты всегда обдуманно использовали светильники холодного спектра. Мне кажется, даже на таком расстоянии я вижу откинутую руку Стаффана с просыпавшимися между пальцев капсулами транквилизатора, которым он оборвал безнадежность своего бытия. Если это параноидальное видение, то ему не откажешь в точности деталей. Я спокойна, черт возьми, я спокойна, как эта вода, которую нельзя пить обычным людям, а я пила, и ничего мне не делалось, как этот воздух, которым можно дышать и по капелькам терять рассудок, как эти камни, которые слишком живые, чтобы стоило им доверять. Джил, я возвращаюсь, но не на корабль, а в собственное детство.
