себя ответственность не только перед самими собой, но и перед каждым существом своего вида во всех своих мирах и системах.
Что они оказались здесь с позволения М-строителей, и что с этого момента о них будут судить по высоким приоритетам этой цивилизации, а не по их собственным. Что М-строители оказывали сдержанный прием мудрым и любопытным, но для глупых и алчных приберегали только наказание. Что просто мыслить в таких узких и человеческих терминах само по себе было ошибкой, причем опасной.
М-строители столкнулись лицом к лицу с единственной, самой пугающей истиной, стоящей перед всеми разумными цивилизациями, и пришли к своему собственному ответу на эту истину. Что другие культуры могут свободно учиться на их примере, если они того пожелают. Что не следует препятствовать накоплению знаний и что эти гости были вольны изучать сооружения и надписи Посейдона так, как им заблагорассудится. Гостям было бы приятно услышать, что надписи содержали дополнительные инструкции по эксплуатации передающих элементов сети Мандал, этого устаревшего, но безвредного набора игрушек, который М-строители оставили на месте для блага меньших цивилизаций.
Но было и нечто большее.
Ибо на Посейдоне М-строители закодировали полное изложение своего ответа на высшую истину о судьбе жизни в космосе, и эти меньшие цивилизации были свободны включать факты этого ответа в свое собственное стратегическое планирование. Но если раскрытие этого ответа приведет к рассмотрению действий, наносящих ущерб абсолютной безопасности М-строителей, они, не колеблясь, перейдут к зачистке на уровне видов.
У них были средства. Они уже делали это раньше.
Они ценили свое слово.
Кану понял. Он чувствовал это всем своим существом - как будто это было знание, которое было частью его самого каждую секунду его жизни, не более подверженное сомнению, чем особая голубизна неба, жжение солнца на шее, соль океана во рту.
За сотни миллионов лет, прошедших с тех пор, как они отреклись от дел меньших цивилизаций, другие культуры соприкоснулись с работой М-строителей. Некоторые, как Хранители, никогда не проходили первую линию защиты. Они получали отпор, часто жестокий, но не подвергались более широкому возмездию. Будучи пустыми машинами, будучи мертвыми для сознания, они не считались угрозой - скорее предметом жалости, ибо они не знали, кто они такие.
Другие прошли отбор, познали Ужас и считали себя достаточно мудрыми, чтобы нести эту более высокую ответственность. Но они дрогнули, позволили своим маскам соскользнуть, и М-строители - или, скорее, их бдительные стражи - решили, что они представляют неприемлемую угрозу. Приговор был вынесен и наказание назначено. Доказательства этого наказания было нетрудно найти даже сейчас. Там были мертвые миры с выжженной жизнью. Были звезды, у которых срок службы ядерного топлива подошел к концу слишком рано, как будто что-то украло это топливо или привело к сбоям в процессах термоядерного синтеза. Существовали участки космоса, где межзвездная пыль плавала слишком горячей и слишком разреженной, сметаемая взрывами сверхновых, происходящими в странных и наводящих на размышления скоплениях временной и пространственной близости, похожих на серию убийств. Там были миры, осиротевшие без своих звезд, плавающие в космосе.
Все это и многое другое было работой M-строителей. Они не сделали бы ничего из этого без огромного внимания, безмерной скорби. По сути, у них никогда не было намерения убивать. Они будут делать только то, что необходимо. В том, что могло бы сойти за их чуждые сердца, они верили, что эта жестокость была большей добротой - возможно, величайшей добротой из всех.
Они?
Нам.
Кто мы такие?
Кем мы были?
Очень похоже на тебя, Кану Экинья - на наш манер.
Жизнь коротка, вопреки всем немым законам космоса. Звезда едва переводит дыхание. Мир обращается вокруг этой звезды сто раз.
Галактика застыла в мгновение своего вращения, как остановившиеся часы. Жизнь начинается, жизнь заканчивается - ничего не меняется. Часы отпускаются на одно огромное, божественное тиканье, и миллиард душ познают свой яростный, быстрый миг на свету.
Пока часы снова не застынут. До следующего тика.
И все же...
Мы - нечто большее, чем сумма всех тех коротких секунд, которые составляют наш промежуток времени. Мы учимся, мы отдаем, мы любим, нас любят другие. Мы вносим рябь в более широкую ткань социального дискурса. Нас, в свою очередь, трогает рябь других жизней. Мы открываем книги и узнаем мысли тех, кто жил до нас, - надежды, печали и золотые радости прежних жизней. Они заставляют нас смеяться или плакать. Их дни сочтены, но в следах, которые они оставили после себя, их жизнь продолжает звучать. В этом смысле их дни безграничны. Они снова ожили в нас.
Так же обстоит дело со всеми нашими поступками, со всеми нашими проявлениями ума и глупости. Наши войны и изобретения, наши истории и наши песни. Дома, которые мы строим, миры, которые мы меняем, истины, которые мы открываем. Мы заканчиваем, мы заключаем, но наши дела продолжаются. В этом продолжении ретроспективный смысл пролит на каждый момент жизни. В любви есть смысл, если помнить о самой любви. В создании красоты есть смысл, потому что красота будет длиться вечно. У всех слов, у всех мыслей есть шанс превзойти смерть и время. Нет ни рая, ни ада, ни загробной жизни, ни божественного творца, ни великой воли, стоящей за вселенной, ни смысла, выходящего за рамки того, что раскрывается нашими чувствами и нашим интеллектом.
С этим трудно смириться. Тем не менее, в том, чтобы быть живым, все еще есть смысл, и это делает принятие терпимым.
Но вселенная лишает нас даже этого мрачного утешения.
В своей глубочайшей структуре, вписанной подобно проклятию в саму математику, из которой она выкована, вселенная содержит императив самоубийства. Сам вакуум находится в нестабильном состоянии. Со временем - а единственное, в чем можно быть уверенным, так это в том, что время будет всегда, - нестабильность вакуума приведет вселенную к новому состоянию бытия. В этот момент несотворения вся информация, закодированная в нынешней вселенной, будет стерта.
Никакое воспоминание ни о чем не сохранится. Ни один отдельный опыт какого-либо живого организма не сохранится. Ничто изученное, открытое или созданное не выживет. Ни искусства, ни науки, ни истории, ни поступка, ни доброты, ни нежной мысли, ни единого мгновения человеческого счастья.
Ничто не продлится вечно.
Ничто не будет иметь значения.
Ничто никогда не имело значения.
Когда отбор проб был закончен, когда серебряная стена прошла через них все, луна раскрутила свою нить до чистой серебряной спицы, а затем убрала ее обратно в оправу. На мгновение оно повисло перед ними, движущееся кольцо,
