– Но мы ведь садились на равнину, – растерянно прошептал Леденцов. Астронавты вздрогнули: звуки музыки как бы расступились, пропуская шёпот Дария. Музыка не прервалась и не стала тише – однако фраза прозвучала так отчётливо, как будто в рубке была полная тишина.
– Этого не может быть… – Саймон не закончил, потому что и его голос прозвучал так же отчётливо на фоне мелодий.
– Спокойно, ребята, – сказал капитан. – Вещи происходят странные, ничего не скажешь. Сперва напоролись на горы, теперь – эта звукопроницаемая музыка… Но музыка – ведь это контакт?
– Да, капитан, музыка из той же оперы, кусочек которой долетел до Земли. Но где же сами музыканты? Почему они прячутся от нас?
– Обратите внимание на ландшафт. Вам не кажется, что очертания скал что-то напоминают?
– Они напоминают мелодии, которые мы слышим…
– Мы слышим – горы? Но ведь это – бессмысленно…
– Бессмысленно? Мы садились на равнину – здесь не было никаких гор. Только благодаря пилотам избежали катастрофы и приютились на выступе скалы. Мы не видим ни вершин, ни подошв этих странных скал. Ко всему – музыка, которая чем-то напоминает их очертания. Что же нам мешает предположить, что это – не горы, а живые существа?
– По логике, они должны быть не просто живыми, а разумными. Просто живые существа, как бы они ни были огромны, до Земли бы не докричались. Но могут ли разумные существа состоять из камня и быть покрытыми дикой растительностью?
– В том, что мы видим и слышим, нет ничего удивительного, – вмешался в спор товарищей Корн Лекок, третий контактор. – Айвен, ты разговариваешь на интерлинге, однако и теперь в твоём голосе слышится простор казахстанской степи. Звучание голоса, фонетический состав языка очень зависит от среды обитания его носителей. Фонетика – это и есть мелодия наречия, музыка, которую мы, вникая только в смысловую сущность речи и засоряя её заимствованиями, разучились слышать. Но давайте вслушаемся в какое-нибудь древнее слово. Например, «дождь». В звучании слова «rain» англичанина больше, чем в томах этнографов; не меньше расскажет о немце слово «Regen». «Дождь», – говорит русский, и на смену германскому рокоту струй приходит колокольный звон, слышится глубокая, непереводимая ни в слова, ни в мысли грусть. «Дощ», – скажет украинец, и напряжённая звонкость становится мягким шорохом, а безысходная грусть непостижимым образом переходит в ласковый тихий вздох…
– А может быть, – предположил Айвен. – Здесь мы столкнулись с противоположным явлением – сохранив музыку, ариадняне полностью потеряли её смысловое наполнение?
– А это мы сейчас проверим. В нашем распоряжении – новый аппарат профессора Цыбули.
– Переводить – музыку?
– А почему бы и нет? Если музыка имеет семантическое содержание – традуктор нам переведёт её, если нет – поможет найти её источник.
Корн вышел и вскоре вернулся с небольшим сиреневым ящиком. Контактор утопил клавишу: из традуктора выдвинулись и начали быстро вращаться две небольшие антенны. Прошло минут пять, прежде чем антенны остановились и вошли обратно в корпус, и ещё столько же времени, прежде чем традуктор заговорил:
– Очень сложная программа. Не могу найти решения.
– Значит, в музыке всё-таки есть семантический подтекст?
– Это не смысл. Предназначение, сверхзадача. Не знаю, что. Их много. Они везде.
– Но где они? Где источник звука?
– Они везде. Источник звука – звук. Звук рождает звук, – традуктор умолк.
– Перегорел? – спросил капитан после минутной паузы.
– Думает, – возразил Копн, кивнув на огоньки, бегающие по пульту традуктора.
– Что бы это значило – звук рождает звук?
– Эхо?
– С эхом аппарат разобрался бы. Тут что-то другое…
– Быть может, музыканты – невидимы?
– Нет. При работе в звуковом диапазоне традуктор не реагирует на световые волны – он только слышит и анализирует то, что слышит. Кстати, традуктор, ты так ничего и не придумал?
Щёлкнула клавиша, и шкала пульта погрузилась во мрак.
– Обиделся, – усмехнулся Айвен. – Машины профессора Цыбули на редкость обидчивы. Я бы назвал это комплексом машинной неполноценности, – он повернулся к обзорному экрану. В стремительно возрастающие и низвергающиеся темпы вплёлся плавный, нежный, какой-то даже цветной мотив. – Смотрите…
Мерцающий туман между стволами скал растаял и открыл перспективу. В прогалах виднелась просторная равнина. Её зелёный простор делила надвое широкая ленивая река.
– А вот и равнина…
– Чуть-чуть промахнулись.
– Мы не могли промахнуться, – жёстко возразил Ван: он страдал тем же комплексом профессионального несовершенства, что и машины профессора Цыбули. – В этой местности вообще не было никаких гор.
– Значит, так, – сказал капитан. – Дарий, сообщи на Землю, что будем выходить. Об обстоятельствах особо не распространяйся – а то ещё не разрешат.
– Земля не отвечает, капитан.
Некоторое время люди ошарашенно молчали – только мощные волны музыки бились в стены ходовой рубки. Затем снова заговорил капитан:
– По инструкции в случае потери связи с центром мы должны: а) немедленно возвращаться и б) в особых случаях – действовать на своё усмотрение. Ответственность, а следовательно, и командование во втором пункте полностью ложится на капитана. Кто как считает – следует ли считать наш случай особым? – Бранзолетто обращался главным образом к группе контакта – и не только потому, что им надлежало решать вопрос о целесообразности экспедиции – но и потому, что в остальных членах экипажа он не сомневался.
– Конечно, следует. Не возвращаться же нам с пустыми руками только потому, что пропала связь.
– Я тоже так считаю.
– Надо высадиться. Осмотреть всё как следует, ощупать. Взять пробы. А то получается, что мы пришли в гости – и уходим, даже не постучавшись в дверь.
– Значит, решено. Кто пойдет?
– У меня разряд по альпинизму, – сообщил Отто Влипп.
– Хорошо, пойдём с тобой. Пристёгиваемся.
– Но, капитан! – запротестовал Корн. – В группе должен быть контактор!
– Контактор, контактор… Скоро к родной жене без контактора не подойдёшь. Ладно, кто из вас?
– Я, – сказал Лекок.
– Хорошо, пойдёшь с инженером. Осмотрите площадку. Спускаться вниз только при полной уверенности. Ни в коем случае не отстёгиваться. При малейшей опасности – катапультируйтесь. С Богом.
* * *
Фигуры в оранжевых скафандрах на конце тонкого, как нить, красного троса, быстро уменьшались, спускаясь по отвесному склону. 350, 360, 370, 380… – цифры на счётчике барабана мелькали, как будто это не люди спускаются вниз, а окованная железом бадья летит в бездонный колодец.
– Я вот о чем подумал, парни. Если музыка принадлежит аборигенам, если они нас так встречают – то может, и мы им ответим музыкой?
