Голова автотрункатора сидела в тени камня, на котором сохранились обрывки проводки, и наблюдала триумф своих бывших задних конечностей. Она раскачивалась взад и вперёд, словно сурикат или маленький динозавр. Голова забрала с собой единственную пару глаз трунка, и мясная часть кружила в слепой ярости, вынюхивая ещё врагов, от которых следовало защитить убежавший мозг.
Движимый непостижимой сентиментальностью, Скайл, не без усилий избежав когтей трунка — что само по себе было настоящим достижением, ведь лишённая мозгов задняя половина его тела стремилась только к драке, — поймал его и принёс домой. Там зверь прожил несколько дней. Соорудив для него клетку, Скайл положил туда еду, а трунк подходил к ней и отхватывал от неё куски, ни на минуту не прекращая кружить по клетке, хотя мозга, который следовало защищать, там не было. Зверь бросался на все тряпки или щётки, которые мы вешали или ставили рядом. Он умер и разложился мгновенно, как посыпанный солью слизняк, оставив нам грязь, которую пришлось убирать.
У монетной стены я рассказала Скайлу о той первой встрече с Бреном. Я обнаружила, что не хочу ни вести его туда, ни рассказывать ему эту историю, и это так меня разозлило, что я заставила себя это сделать. Скайл долго смотрел на дом.
— Он всё ещё здесь? — спросила я у местного торговца.
— Почти не показывается, но живёт здесь. — Человек скрестил пальцы от дурного глаза.
Так я водила Скайла по своему детству. Как-то утром мы сидели за поздним завтраком на площади, когда на другом её конце я вдруг увидела — и показала Скайлу — группу юных послов-практикантов, под строгим контролем, руководством и защитой совершавших экскурсию по городу, интересы которого им однажды придётся представлять. Их было пять или шесть, похоже, что из одной партии, десять или двенадцать ребятишек в нескольких килочасах от полового созревания, в сопровождении учителей, охраны, двух взрослых послов, мужчин и женщин, которых издали мне было не опознать. Обручи учеников неистово сверкали.
— Что они делают? — спросил Скайл.
— Ищут сокровища. Готовят уроки. Не знаю, — ответила я. — Осматривают свои владения. — Немного смутив меня и позабавив остальных обедающих, Скайл встал и стоя наблюдал за ними, не переставая жевать полюбившийся ему тягучий послоградский тост (слишком аскетичный для меня теперь).
— И часто такое бывает?
— Не очень, — ответила я. Те редкие группы, которые мне попадались, я в основном видела в детстве. Если рядом оказывались друзья, то мы пытались привлечь внимание одного из будущих послов, а добившись своего, хихикали и убегали, и кто-нибудь из их эскорта иногда пускался за нами в погоню. Ещё несколько минут мы выделывались, немного нервно передразнивая их, когда они уходили. Но теперь меня больше интересовал завтрак, и я ждала, пока Скайл сядет.
Когда он, наконец, заговорил, то первыми его словами были:
— Что ты думаешь о детях?
Я посмотрела туда, куда ушли маленькие двойники.
— Интересная цепь ассоциаций, — сказала я. — Здесь это не совсем так… — В стране, в которой он родился, на планете, где располагалась эта страна, детей воспитывали в основном в группах от двух до шести взрослых, соединённых между собой кровным родством. Скайл часто вспоминал о своём отце, матери, своих дядьях, или как там он их называл, и всегда говорил о них с большой теплотой. Но с тех пор, как он видел их в последний раз, прошло немало времени: вовне такие связи обычно быстро изнашиваются.
— Я знаю, — сказал он. — Просто я… — И он показал на город рукой. — Здесь так хорошо.
— Хорошо?
— Есть тут что-то.
— «Что-то». А я думала, слова — твоя профессия. Ладно, сделаем вид, что я тебя не слышала. С какой стати мне навлекать на это милое местечко…
— Да ладно тебе, хватит. — Он улыбался, но в голосе сквозил лёгкий укор. — Ты вырвалась, я знаю. Но, Ависа, тебе здесь нравится гораздо больше, чем ты пытаешься показать. Уж не так сильно ты меня любишь, чтобы согласиться вернуться сюда ради меня, будь это место для тебя сущим адом. — Он снова улыбнулся. — Да и что тебе так уж не нравится?
— Ты кое о чём забываешь. Тут тебе не вовне. Большую часть того, чем мы тут занимаемся — кроме живых машин, разумеется, которые мы получаем благодаря сам знаешь кому, — в Бремене считают чистым шаманством. Включая и секс-технологии. Ты хоть помнишь, как делают детей? Мы с тобой не очень-то…
Он засмеялся.
— Очко, — сказал он. И взял меня за руку. — Совместимы везде, кроме постели.
— А кто сказал, что я хочу делать это в постели? — ответила я. Это была шутка, а не попытка соблазнения.
Если подумать, то теперь всё это сильно напоминает прелюдию. Впервые я увидела незнакомых мне экзотов в беспутном городишке на крохотной планетке, которую мы зовём Себзи. Там меня представили группе ульев. Понятия не имею, кто они были такие и откуда вели свой род. С тех пор я никого похожего на них не видела. Один подошёл ко мне на своих ложноножках, перегнул в талии похожее на песочные часы тело и, шевеля крошечным отверстием, полным похожих на пеньки зубов, на безукоризненном всеанглийском сказал:
— Мисс Чо. Очень рад встрече.
Не сомневаюсь, что Скайл реагировал на кеди, шурази и паннегетчей с большим апломбом, чем я на ульев тогда. Он читал в восточном районе Послограда лекции о своей работе и путешествиях (меня всегда изумляло, как он, ничего не придумывая, ухитряется, тем не менее, превратить свою жизнь в связную историю, стройную и яркую, как радуга). Тройка кеди подошла к нему потом, перемигиваясь цветовыми клетками на брыжах, и она-самец поблагодарила его, выговаривая слова с характерной для этих существ любопытной дикцией, и пожала ему руку хватательным половым органом.
Он сам познакомился с торговцем-шурази, которого мы знали как Гасти, — позже Скайл с явным удовольствием произнёс мне всю цепочку его имён, — и свёл с ним кратковременную дружбу. Люди разевали рты, видя их вдвоём прогуливающимися по городу: рука Скайла дружески лежала поперёк основного туловища Гасти, а реснички шурази переступали по земле в такт шагам Скайла. Они рассказывали друг другу истории.
— В следующий раз, когда будешь в иммере, — говорил Гасти, — попробуй поехать на веретённой тяге. Чтоб мне провалиться, вот это путешествие! — Я так и не поняла, на самом ли деле его мышление настолько близко к нашему, как позволяли предположить его анекдоты. По крайней мере, разговорный язык давался ему легко, один раз он даже спародировал убогий всеанглийский соседа-кеди, пересказывая какую-то довольно сложную шутку.
