Он ничего не слышит. Не то что мистерии последних дней. Их бредов и глюков. Не слышит вообще никого. Столь обычная, естественная связь-разговор на уровне мысли. Исчезло привычное чувство. Ослеп и оглох.
Что ж. Они действительно. Убили. Связь с Великой Силой. И свои способности вместе с ней.
Велика ли плата за жизнь?
Не галактики — их группы?
Логична. В конце концов. Они хотели жить. Они получили жизнь. Их сверхспособности, которые позволяли быть им особыми существами, стали ниткой, которой их водило. Слишком большая Сила. Великая. Наверно, можно было справиться. Неплохая тема. Для философских рассуждений. Долгого вечернего досуга.
У них будет много времени. Поговорить об этом. Просчитать варианты. А вот если бы так поставить ногу, а так — руку, может, и можно было бы подтянуться на воздухе, зажав в зубах провода…
Отвлечённые дискуссии — роскошь для ума.
Он поднялся. Вздохнул. Физические силы возвращались к нему быстро.
— Адмирал, у вас нигде не завалялся пайковый шоколад?
Пиетт взглянул на него, улыбнулся.
— Сейчас, милорд.
Он посмотрел на экраны. Обычные звёзды, в обычном сочетании в обычном секторе. Могу поспорить: обычной галактики.
…как пусто там, внутри, на раньше заполненном месте. Смешон ты, избранный — ты хотел творить мир. А стал — обычным. Что сделаешь теперь с высокомерием своим?
Больно. Боль вместо пустоты — тоже неплохо.
Впрочем, на месте привязанностей, ран и надрыва души — тоже пустота. Жена, дети… Странно, я испытывал что-то по их поводу. Давно это было.
Взял из рук Пиетта пайковую плитку, развернул, стал жевать. Ух. Сейчас придёт в себя совершенно. И будет ему хорошо. Поздравляю.
…Велика ли цена? За жизнь. За право владеть галактикой? В конце концов, империя завоёвана ими по праву. И кроме способностей форсьюзеров, у них с императором и с их командой есть другие способности…
У них.
…А Мара? — станет десантником и шпионом? Рина будет убивать, Тий — командовать частью флота, Рик — изучать философию, а попутно плести интриги, выучится на политика? Люк… не знаю. А Лее только показали, чего она была лишена, как… если она вообще об этом помнит.
Они вышли в прагматичный мир, в котором вырезанный Храм джедаев был бессмысленным делом. И все ночные разговоры с канцлером о Силе и о войне. И весь риск. И вся война.
Раз — ничего больше нету. То, ради чего одни истребляли других. Впрочем, это, может, и осталось. Сам же он всегда говорил — бравировал этим — что он и без Силы останется самим собой. Самим собой. Ситхом.
Давай. Попробуй.
Хм. Жестоким существом без правил, подчиняющим себе мир? Существом, которое мир ощущает?..
…а ведь теперь придётся заново выстраивать стратегию боя. Раньше он чувствовал его через Силу…
Хватит составлять перечень потерь. Наработаем. Справимся. Вопрос: это стоило жизни?
Да. Это стоило. Жизни.
Глухота. Почти физическая инвалидность. Будто руку нельзя протянуть, взять что-то, позвать: император… Смешно. Племя, чьё превосходство зависело от Великой Силы. Её милости. Дара. Прошло время подарков. Мы выросли. И уж лучше мы сами. Станем сильными. Сильнее всех.
…Академия на Корусканте. Объяснять ситятам, что они… сильные. Сильные даже — без Великой Силы. И будут ещё сильней.
Они поверят?
Галактика обрастёт легендами, былой славой. Потом в ней будут ходить мифы, и жизнь станет мифом… а они умрут все в свой срок. Как и положено обычным.
Стоит ли плата? Сила давала им преимущества перед остальными. Но Сила же требовала подчинения как платы…
Они отказались платить Силе, заплатили Силой. Способностями. В обмен на жизнь. Недолгую жизнь. Обычного человека.
…Вот — инженер не сможет сконструировать больше ни одного корабля. Писатель ничего не напишет. Художник не нарисует. Дар. Если надо платить за дар — свободой… нет. Не согласен.
А не сойдёшь ли ты с ума, иронически спросил он себя, не впадёшь ли в депрессию, не, не, не — каждый день ощущая, каждую ночь видя во сне свои утраченные способности? Когда мир был выпуклый и разноцветный, когда ты мог видеть любую точку мира, дыхание живых существ, их мотивы, их чувства, неповторимую симфонию, а то и тяжёлые аккорды разбалансированного мира, который вечно говорил, пылал, кричал, сплетал узоры, рвался то смехом, то болью?
Слепота. Глухота. Какой уж там — дар. Если поэт способен спрыгнуть с балкона от того, что не может написать не строчки, то уж… хм. Кстати. А ведь поэт — никуда не прыгнет, если ослепнет и оглохнет, но продолжит писать стихи.
Что же. Надо подумать об этом. Подумать. И убедить себя, что Сила — только зрение и слух, а отнюдь не творческая способность.
Фигак. И то, и другое. Художник, который потерял зрение…
Насколько велика плата за жизнь? Для них всех. В мире таком простом. Таком безопасном. Ведь меряться силой с Силой — было удивительно… напряжённо. Ритм. Ярость. Бой.
А теперь… Неужели это — побег? Обычная трусость? Они не выдержали боя? Ушли от врага? Сражаться с законами, с Силой — чтобы потом войти обыденными винтиками в эти законы?
Стерилизация. Вот какое приходит слово. Стерилизовали душу. Мозг. Стали обычными. Сколько они смогут жить так? Без того, вечно яростного накала — против самой жизни?
Велика ли цена?
Спокойное, размеренное, опустошённое, заполненное тысячью мелких дел существование, где самое большее — война и власть, интриги, бой… одна сотая от того, что было. Интриги в песочнице, бой с детьми.
Только так? Никак иначе? Он смог вырваться сам и вытащить галактику из уничтожения, поскольку… поскольку больше не представляет опасности и угрозы? Перезагрузка? Устранение ошибки? Конечно. Он думал, что выиграл. А он проиграл. Надо было помнить. Сила ударит прежде всего по тем, кто её возмущает. Будет убран источник опасности. Но не вместе с человеком… Он забыл основной закон — сохранения и неуничтожения, закон милосердия в моральной грани. Никто не должен быть убит. Только…
Пожить в шкуре обычных людей. Тех, кого использовал. Наверно, научиться смирению. Верно?
— Я к императору, адмирал, — сказал он Пиетту. — Доложите туда о ходе операции у Эльгира.
Своими руками. Своей силой. Добровольно. Они выхолостили себя. И выбрали жизнь. Жизнь. Жизнь. Ради жизни. И Сила позволила им жить. Взяла — дар. Источник опасности и боли. То, что корёжило его двадцать пять лет. Что ломало мозги в молодости. Нет этого. Нет. Он может быть спокоен. Теперь ничего не воздействует на него. И он может ничего не опасаться. Ни слишком сильной любви. Ни слишком сильной боли. Ни болезни. Ни выдирания из паутины. Он — совершенно нормален.
