Дальше все получилось просто и складно: и старейшину нашел, и комнатенку в доме его получил хоть и махонькую, но с собственным выходом, и еду ему носили постоянно, без приправ и пряностей, но сытную донельзя. С главным менялой договорился враз — мужик был цепкий, но неувертливый: допросил досконально, что аманту зелогривскому надобно, хлопнул ладонью по столешнице черно–малиновой и пошел по другим менялам купецким, подбирать требуемый товар. Было видно, что и за согласием тутошних амантов дело не станет. Можно было и возвращаться в тот же день. Но такая тоска навалилась…
Загулял, одним словом. Ох и загулял! Пока кругляшки зелененые не кончились, девок по полудюжине враз к себе зазывал, мог бы и больше — комнатенка не позволяла, и так сидели на полу, коленки к подбородку. Деньги кончились — нашел поплоше, что соглашались за сытный кусок. Старейшина принимал это как должное, временами забегал; глядя поверх голых един, кидал: “На четырех горбаней поклажи набрано”, “на шесть”… Среди голых спинок, на удивление Харра, встретились три совсем тощенькие, под стать ему самому. И не попадалось телесок ошейных, что было еще приятнее.
Кончилось все враз: старейшина вошел, девок шуганул и коротко, как подневольному телесу, бросил:
— Собирайся. Выходим.
Харр протер осовелые глазки, не осерчал — как‑никак, мужик дал ему отвести душу. Поднялся. Проговорил степенно, как равный равному:
— Вели мне в мешок доброй снеди покласть. Следом пойду. Тайно.
Сказано это было с такой многозначительностью, что старейшина никаких дополнительных вопросов не возымел — амаптову бирку он углядел еще с первого раза.
Проводив взглядом хозяина дома, Харр почесал в затылке: все ли сделано? Ан нет, не все. Он взялся за свой кафтан, Иддсом даренный, и принялся его исследовать. По давнему своему заведению он никогда особенно не следил за целостностью карманов, но зато пуще всего заботился о сохранении подкладки. Так и случилось: какой‑то кругляш завесился в дырку и теперь дожидался своей череды. Синенький, как выяснилось. Харр, несказанно обрадованный, кликнул телеса и велел привести купецкого менялу с уборами женскими.
Меняла оказался не чета старейшине — сквалыга, пройдошливый до свербения в носу. Менестрель со знанием дела пересмотрел не слишком изысканный товар, остановил взгляд на головном обруче нежного розоватого тона с редкими угольными узорами; повертев его в руках, вдруг понял, что никакой это не бабий убор, а самые настоящие кружала — и сердце екнуло, точно была у него в руках живая и желанная плоть, а не камень теплый.
— Сколь ценишь? — небрежно спросил он, чтобы не получить в ответ несуразно большую цифру.
Уловка не удалась: меняла заломил‑таки.
— Ты что, взбесился? Вот шваркну все об стенку за жадность твою, и пойдешь отсюда с таком!
— Нельзя дешевле, лихолетье грядет…
— Какое еще лихолетье? Не ври. Было, да все вышло. На нас наехали — полегли костьми; ледостав осадили — их пчелами бешеными потравили–покусали.
— Ой нет, невдомек тебе, воин–слав, что лихолетье только возгорается, не на земле поднебесной — в умах темных. Еще натерпимся…
— Ты до этого терпения еще трижды дубаря врежешь от своей жадности!
— Коли так, одну деньгу скину.
— Во! Видал? Держи и будь доволен.
Он последовательно предъявил меняле синеную монету, амантову бирку и угольно–черный увесистый кулак. Добавил:
— Да в тряпицу заверни!
Завершив сей торговый подвиг, в обратную дорогу пустился уже не с тем унынием, которое предощущал по пути сюда. Следов каравана, ушедшего ранее, он, однако, не приметил — видно, шли они по иному торговому пути, а ручейная тропка была тайной. Харр на сей раз валандаться не стал, шел споро и управился за два дня и две ночи. Явился прямо к Махиде. Та взревела от радости — было видно, что не чаяла больше увидеть.
— Не реви, дуреха, на то служба. Могу и подоле пропадать, — успокоил он ее не слишком‑то приветливо; но было приятно — ишь как ждала. — Только презентов на сей раз не образовалось, всего лишь кружала твоей подружке принес — не хочу, чтоб мы с тобой у нее в долгу оставались.
Махида взревела еще пуще.
— Да чего ты?
— Ты ж сказал: мы с тобой! А я уж думала, кинул ты меня, домом своим обзавелся в стане застенном…
Так. Наболтали.
— Дом не мой, — строго проговорил он. — Амантов. Дело я в нем вершу тайное, и этих моих слов ты даже не слыхала. Усекла? А болтать будешь — Иддс только мигнет, и замажут тебе рот зеленищем…
Это он оплошку допустил — рыдания переменили тональность и грозили затянуться на полночи.
— Уймись и на стол справь. Теперь уходить и приходить буду и вовсе нежданно, и чтоб от тебя ни единого глупого вопроса не следовало. Понятно? Жизнь‑то впереди еще длинная…
Она послушно закивала и захлопотала возле очага, размазывая слезы по малиновым щекам. Нечаянно прихватила сажи — по зареванному лику пошли пепельные разводы, как на огневищенской стене.
— Не забудь — Мади покличь, чтоб кружала отдать, — сразу выплыли в памяти жаркие на вид кольца. — И как это вы только подружились, такие несхожие…
— Да выходила меня она, как птенца малого, — с готовностью отозвалась Махида, уже не знавшая, о чем теперь ей дозволено будет с мил–другом говорить. — Мамка моя с лихолетцем сбежала, гулящая она была, я — то ей хуже обузы. Ну, как припасы кончились, я решила по–ейному приработать, да глупая была, неумеха. Тот страж, которого я зазвала, побил меня ногами, а потом заявил, будто он — мой отец родной и хижина, стало быть, тоже его. Выкинул меня. Тут я уже и совсем с голоду скукожилась, в стан поползла — побираться. Тогда‑то меня Мадинька и углядела. К себе, ясно дело, меня вести было невместно, но кое‑как сюда притащила да по дороге стражей кликнула — ее слушались: рокотанщикова молодая жена, как же! Моего нахальника выперли, а она каженный день еду мне носила, ну прямо как в клювике. Вот и суди, дружба ль это или другое что… А насчет нашей несхожести — так теперь мы, почитай, обе гулящие.
У него рука так и дернулась — приголубить за такие слова.
— Да ты что? — удивилась она. — Когда я в прошлый раз тебе про нее поведала, ты аж вскинулся. Что, поперек горла тебе не к случаю пригулянные, а?
Он засопел, сдерживаясь, — еще начнешь отвечать, брякнешь лишнее. А девка она догадливая. Мадиньке это будет ни к чему.
— А то у нас сказывают, — вкрадчиво продолжала она, — неспроста среди ночи явился Солнечный Страж. Будто понесет от. него одна из нашенских…
— Врут. Да и кто его видал, твоего стража‑то?
