— Не забудь — Мади покличь, чтоб кружала отдать, — сразу выплыли в памяти жаркие на вид кольца. — И как это вы только подружились, такие несхожие…
— Да выходила меня она, как птенца малого, — с готовностью отозвалась Махида, уже не знавшая, о чем теперь ей дозволено будет с мил–другом говорить. — Мамка моя с лихолетцем сбежала, гулящая она была, я — то ей хуже обузы. Ну, как припасы кончились, я решила по–ейному приработать, да глупая была, неумеха. Тот страж, которого я зазвала, побил меня ногами, а потом заявил, будто он — мой отец родной и хижина, стало быть, тоже его. Выкинул меня. Тут я уже и совсем с голоду скукожилась, в стан поползла — побираться. Тогда‑то меня Мадинька и углядела. К себе, ясно дело, меня вести было невместно, но кое‑как сюда притащила да по дороге стражей кликнула — ее слушались: рокотанщикова молодая жена, как же! Моего нахальника выперли, а она каженный день еду мне носила, ну прямо как в клювике. Вот и суди, дружба ль это или другое что… А насчет нашей несхожести — так теперь мы, почитай, обе гулящие.
У него рука так и дернулась — приголубить за такие слова.
— Да ты что? — удивилась она. — Когда я в прошлый раз тебе про нее поведала, ты аж вскинулся. Что, поперек горла тебе не к случаю пригулянные, а?
Он засопел, сдерживаясь, — еще начнешь отвечать, брякнешь лишнее. А девка она догадливая. Мадиньке это будет ни к чему.
— А то у нас сказывают, — вкрадчиво продолжала она, — неспроста среди ночи явился Солнечный Страж. Будто понесет от. него одна из нашенских…
— Врут. Да и кто его видал, твоего стража‑то?
— Его самого не видали, а меч его в ночи непроглядной светом солнечным над всем Зелогривьем лучился.
— Правду говорят, что бабьи языки — что рогатовы хвосты на ветру. Даже если б страж твой невидимый и впрямь прилетал — что ему, другой заботы не было, как здешних девок брюхатить? Вот пустите такой слушок, и поедет он гулять по свету, небылицы на себя наматывая, как перекати–поле. Кому‑нибудь может и бедой обернуться.
— А, — беспечно отмахнулась Махида, — у нас уже сколько лет из уст в уста предвещание передают: родится, мол, новый бог. И принесет его неведомый, которого от других отличить легко, потому как будет он черным на белом и под белым. В Лилояне, где козлорогов разводят на шерсть да мясо, для того аманта держат, чтоб всех новорожденных козлят проверять. Ежели родится черный на белых ножках, его сразу в отдельный загон, за тремя загородками. Рожки прорежутся — снова проверка: у кого они белые, того еще пуще стерегут, чтобы, не ровен час, не принесли на спине или там меж рогов бога нового.
— Что, так и пропадает скотина зазря?
— Почему — зазря? Только их черепа и идут на рокотаны, лилоянским амантам большой прибыток.
Харр обсосал последнюю косточку наскоро обжаренного лесного голубя (а фазаночка была бы помясистее!), откинулся на постели. Что, не нагулялся в Огневой Пади? Судя по тому, как пола кафтана топорщится, то — нет.
— А что, Махидушка, — ухмыльнулся он — впрочем, без всякой задней мысли, — не сгожусь ли я тебе заместо Стража Солнечного? А там, глядишь, и за божком новорожденным дело не станет.
Но тут приключилось то, чего он меньше всего мог ожидать: Махида вся трепыхнулась, как утица, из воды выходящая, потом бросилась на колени подле постели и принялась жарко и липко целовать его руки:
— Как же ты догадался, желанный мой? Я все сказать тебе норовила, да подойду близенько — и испуг берет: ты ведь и за Мадиньку не порадовался…
— Ты что городишь? Орешков дурманных накушалась?
— Да каких орешков? В тягости я!
Оп! Не было ни гроша, да вдруг алтын. Сговорились они, что ли?
— И скоро порадуешь? — спросил он без малейшего энтузиазма.
— За Белопушьем, надо думать, так что нам еще миловаться — дней не считано!
Он критически оглядел ее — действительно, со стороны и не подумаешь — У таких, ширококостных, долго еще вся их девичья стать Р полной справе. На том и мужья, и родичи дотошливые запросто промахиваются.
— Ладно, коли так — давай сюда, — добродушно пробасил он. — Поздравлю.
А вот на Мадиньке–тонковеточке уже все было как пером написано. Явилась она на третий день, когда не ждали. Харр на собственное удивление засуетился, начал совать ей алые кружала в тряпице; она приняла, не ломаясь, но так, словно на плоту плыла, а все земное на берегу осталось. Золотые глаза ее сияли по–прежнему, но сейчас этот свет не разбегался солнечными бликами вокруг по хижине, а уходил куда‑то в глубь ее самой.
— Что, не по праву?.. — чуть ли не жалобно подал голос менестрель.
— Отчего же? — теплым, воркующим голосом отвечала она. — Только зря ты тратился, господин мой Гарпогар, ты ведь мне уже все заветы свои пересказал, и как нарушать их — научил.
— Выходит, нам и говорить не об чем?
— Если хочешь, я послушаю тебя, господин мой.
Нашлась слушательница! Он только махнул рукой безнадежно, вспомнив свои бессильные попытки сформулировать и обосновать то, что он в глубине души называл заветом заветов. Она подождала еще немного, закуталась в теплую шаль белоснежного пуха, вежливо попрощалась.
Он только пожал плечами и впервые почувствовал, что летняя теплынь кончилась, словно очутился он в самом конце тихрианской дороги, под закатным солнцем.
— Посылай куда хочешь, — угрюмо попросился он у Иддса. — Немало мне на одном месте.
— Что, новый дом не люб?
— Что ты! Обстава богатая, горница кругла, так что весь день солнышко в окна глядит. Лепота.
— Тогда не дергайся. Караваи железные мне доставили, теперь надо соображать, каким таким манером ковачу нашему заказ сделать, чтобы он до поры до времени не раскумекал, что к чему.
Харр почесал лоб под надбровной косицей:
— А подкоряжники не ожидаются?
— По правде говоря — навряд ли. В Медоставе Яром мудродейка отменная: наварила пчелиной сыти — приманка такая дурманная, смешала с кровью человеческой (нашелся телес неугодный), да этой заразой комья хлебные напитала. Едва рассвело, поставила на стену воинов, у которых руки поразмашистей, и этими комьями лагерь подкоряжников закидали. Тут как раз пчелы проснулись, их вокруг Медостава видимо–невидимо, приманку почуяли — и тучами на вонючек лесных! А жужжалки там, прямо сказать, что медвежата летучие, десяток насядет — и дух из человека вон. Так что не думаю, что те, кто в живых остался, успели залечиться…
Придумка была изрядной, и это Харра немного развлекло.
— Сделаем вот что, — проговорил он, чувствуя, что чужая затея заставила и его ум работать попроворнее. — Скажешь Лесовику, что надобно тебе отборное дерево на крепкие бороны, вот пусть он сам и укажет в роще, какие срубить. На бороны мы‑де насадим железные наконечники, и когда надвинется вдругорядь опасность ратная, этими боронами — колючками кверху — замостим берег ручейный, да и на дно ловушек покидаем. Под такую сказку сколь угодно наконечников наковать можно.
