От Домов Звездных не осталось почти ничего; груда оплавленных обломков, бесформенных, точно куски обгорелой плоти.
Чудовищная сила раскидала их веером, будто из земли бил, разлетаясь во все стороны, огненный вихрь, понять ничего уже было нельзя.
Несколько тел лежали среди обломков — почерневшие, обугленные, они казались такими маленькими, — скрючившись, точно младенцы только что из утробы матери. Пахло опаленной человеческой плотью и еще чем-то; чужеродный резкий запах оплавленных незнакомых материалов и еще один — острый, как после грозы. Кожу у меня закололо точно иголками, и волоски на руках стали дыбом.
Еще несколько тел валялись у ограды; в груди у одного — он, видно, пытался выбежать наружу в этой суматохе, не понимая, что происходит, торчала оперенная стрела; этот был мне незнаком, но еще один лежал у самой стены, лицом вниз; под ним натекла лужа черной крови. Я перевернула его, и меня замутило — рана раскрылась у него на шее, точно черный зияющий рот — ему перерезали горло, да так, что в глубине раны проглядывали шейные позвонки. Лицо было изуродовано, но эти раны уже не кровили, они были нанесены после. Я с трудом узнала Лагранжа.
Какая-то тень зашевелилась в развалинах; я вздрогнула и отскочила, но даже отсюда было видно, что человек, кем бы он ни был, еле держится на ногах; ему приходилось подолгу останавливаться и он шарил вокруг себя руками в поисках опоры.
Я подошла почти вплотную и только тогда узнала его.
— Улисс!
Он вздрогнул и спросил:
— Кто здесь?
— Это я. Выпь.
— Что ты тут делаешь?
Он озирался по сторонам, хотя ясно было, что он почти ничего не видит — брови и ресницы у него были опалены и он все время щурился, как человек, внезапно вышедший на яркий свет — хоть на самом деле холм захлестывали серые рассветные сумерки. Я спросила:
— Вы ранены?
— Нет, — сказал он, — нет. Просто оглушен. Во время взрыва я был в аппаратной; меня отбросило в сторону… Больше всего досталось глазам, но это уже проходит. Ты знаешь, что случилось?
Я кивнула, потом подумала, что он еще плохо видит, и сказала:
— Да.
— Они отключили силовой шит, сигнализацию, все… и пропустили своих, — он помотал головой. — Даже подорвали энергостанцию. Никогда не думал, что такое возможно.
— Не дураки же они, — сказала я. А что тут скажешь?
— Почему они это сделали? — он все еще сохранил способность удивляться. — Мы же не хотели им ничего плохого.
— Когда-то вы их оскорбили. Забрали к себе, точно скот. Они будут помнить такое, даже если солнце взойдет на западе. Но если этого и не было бы — всегда есть причина. Вы были сильны, а они — нет; теперь вы слабы, а они станут еще сильнее. Вот и все.
— Вот так и пала Троя, — пробормотал он. Я решила, он сошел с ума. Но он, столкнувшись со мной взглядом, пояснил:
— Эта история, помнишь?
— Ох, да оставьте вы свои истории! — Я трясла его за плечо, не замечая этого, только потом поняла, потому, что у него голова моталась из стороны в сторону. — Вы, сукины дети, что же вы натворили? Пока вас не было, все шло хорошо. Кто вас просил вмешиваться? Из-за вас убили Скарабея! Вы, со своими безумными начинаниями, натравили на нас кочевых! Посмотри! Посмотри туда!
Наших Домов отсюда видно не было, понятное дело, но оттуда, с холмов, к небу поднимался черный столб дыма, и еще один — левее, и другой, на северо-востоке…
— Мы же, — сказал он беспомощно, — хотели как лучше. Мы думали…
— Думали? Что вы все знаете лучше всех? Ну и что с того? Что от вас осталось? С вашими машинами? Так вам и надо.
Он молчал, отряхивая ладони — на них уже ничего не было, ни грязи, ни крови, а он все отряхивал.
— Ты не видела кого-нибудь? — спросил он наконец. — Лагранжа?
Я сказала:
— Видела, Улисс, только он…
— Понятно, — сухо сказал он. Я опять разозлилась.
— Еще не видел, что они с ним сделали? Ты посмотри, посмотри хорошенько! То же, что и с нашими убитыми — отрезанные уши, вот мера их доблести! Это с ними вы хотели породниться? Это их вы выучили? Они лучше нас? Так?
— Помолчи, пожалуйста.
Я замолчала, но он и сам не выдержал. Подождал немного и спросил:
— Что же теперь делать? Куда теперь идти? Он растерялся, как оказавшийся в темноте ребенок, мне даже стало его жаль.
— Ты говорил, есть еще одно ваше поселение, так?
— Да, есть одно в горах, но оно далеко. И связаться с ним теперь нельзя — запросить помощи… Ты же видела, во что превратилось все оборудование…
Он устало потер лицо.
— Они увезли Диану, ты знаешь?
— Нет. Но среди мертвых я ее не видела. „Хотя, — подумала я, — те тела, которые оказались в самом пекле — не поймешь, кто это был“.
— Для нее это — гибель.
— Ну уж, гибель. Они всегда уводят молодых здоровых женщин. Кто-то возьмет ее к себе, вот и все. По крайней мере, ее не искалечат, как пленных мужчин. Верно, ей тяжело придется, на нее падет вся грязная работа, а старшие жены наверняка будут ее бить, но это не самое страшное.
— Нет, — сказал он, — ты не понимаешь. Я… мне трудно это объяснить. Она долго не продержится, в таких-то условиях.
— Вы на самом деле слабый народ, верно?
Он сидел, спрятав лицо в ладони, потом сказал:
— На самом деле, да. Ну что ты тут поделаешь?
Я спросила:
— А где стоят другие ваши Дома?
Он неопределенно мотнул головой куда-то на запад.
— Далеко?
Он сказал:
— Да. Далеко. То есть… раньше это казалось неважным, ты же понимаешь.
„Да, — подумала я, — если они и впрямь пришли со звезд (а я до сих пор не склонна была этому верить), то здешние пространства им должны были казаться совсем незначительными, маленькими — пока у них не отобрали все эти их машины и способность говорить на расстоянии“. Я сказала:
— Все равно. Мы придем туда и все им расскажем — что они, с кочевыми не справятся? У них же тоже есть летающие лодки и все эти ваши штуки? Они всех поубивают, и вы заберете свою Диану — если она еще жива.
Он тупо повторил:
— Ты не понимаешь…
Я сказала:
— Конечно, куда уж мне.
— Никто из наших не будет мстить вашему народу. Это во-первых.
— Это не мой народ.
— На самом деле особой разницы нет, — возразил он.
Он сидел тут, на развалинах, рядом с мертвыми и еще ухитрялся меня оскорблять — походя, не думая…
— Во-вторых, — продолжал он, словно не слыша моих слов, — мы просто не успеем. У нас нет на это времени. Понимаешь?
— Нет.
— Тогда тебе придется мне просто поверить.
— Да что вы так переживаете из-за какой-то одной бабы? Она что, ваша женщина?
