Я сказала:
— Конечно, куда уж мне.
— Никто из наших не будет мстить вашему народу. Это во-первых.
— Это не мой народ.
— На самом деле особой разницы нет, — возразил он.
Он сидел тут, на развалинах, рядом с мертвыми и еще ухитрялся меня оскорблять — походя, не думая…
— Во-вторых, — продолжал он, словно не слыша моих слов, — мы просто не успеем. У нас нет на это времени. Понимаешь?
— Нет.
— Тогда тебе придется мне просто поверить.
— Да что вы так переживаете из-за какой-то одной бабы? Она что, ваша женщина?
Он сказал:
— Вовсе нет. Но она мой друг. А потом… Мы уже стольких потеряли… Неужто тебе самой не жалко? С каждым из наших гибнет частица и вашего былого величия.
— Опять эти ваши глупости. Нет никакого величия. Ничем вы не лучше нас. Посмотрите вокруг — куда вы все годитесь? На корм червям разве что.
Он вздрогнул, как будто я его ударила. Потом спросил:
— Как вы хороните своих мертвых?
— Сажаем их лицом к Закатной скале. Потом поджигаем хворост. Потом…
— Этого, наверное, достаточно, — сказал он.
— Отчищаем кости и укладываем их в похоронную пещеру.
— Тут нет похоронных пещер. Если мы их просто закопаем?
Я сказала:
— Почему бы вам не оставить все, как есть, Улисс? Они обидятся не на нас — на кочевых. Неупокоенные духи будут преследовать их и требовать отмщения — если уж у ваших живых настолько кишка тонка.
Он сухо ответил:
— Я читал о чем-то в этом роде. Но даже если ты и права — пусть покоятся с миром. Мы не будем мстить. Это же бесполезно, как ты не понимаешь?
Я почему-то не понимала. Если тебя оскорбили, а ты ничем не хочешь отплатить, кто ты после этого? Все равно, что животное. Но спорить с ним не стала — может, у него после всего, что случилось, с головой не в порядке.
Почва тут была сухая, копать трудно, да еще тем железным обломком (он, правда, был каким-то не совсем железным), который хоть отдаленно напоминал лопату, но земля почти повсюду была разворочена, кое-где даже камни вырваны из своих гнезд и Улиссу удалось вырыть общую могилу — одну на всех. Но когда подошло время укладывать туда мертвых, тех, что оставались на пепелище, он не выдержал — прислонился к уцелевшему остатку стены и закрыл глаза. Пришлось мне самой управляться. Жар высушил их тела, они были не тяжелее ребенка. Я стащила их в яму за ноги, попутно упрашивая не обижаться на такое обращение; в конце концов мы-то хотели как лучше. Лагранжа и остальных, чьи тела пострадали меньше всего, он снес сам — молча, потому что, похоже, ему было стыдно за свою слабость.
Потом мы присыпали яму землей и навалили сверху камни; плохая могила, но все же лучше, чем никакой. Я уже хотела отойти, чтобы помыться и попить — вода тут была, она била из земли, заполняя выбоину в грунте, но он сказал:
— Погоди.
Я спросила:
— Ну, что еще?
— Нужно что-то сказать, верно?
— Чего тут говорить? Если вы не собираетесь за них отомстить, то что такого вы им можете сказать?
Он вздохнул.
— Слова прощания. Это не только для мертвых. Это и для меня, если хочешь.
Помолчал, потом произнес:
— Ага, вот.
Похоже, это опять было из какой-то давней истории; он знал ее на память, потому что, прикрыв глаза, почти без запинки проговорил нараспев:
„Ибо душа моя насытилась бедствиями и жизнь моя приблизилась к преисподней.
Я сравнялся с нисходящим в могилу; я стал, как человек без силы.
Между мертвыми брошенный, — как убитые, лежащие во гробе, о которых
Ты уже не вспоминаешь и которые от руки Твоей отринуты.
Разве над мертвыми Ты сотворишь чудо? Разве мертвые восстанут и будут славить Тебя?
Разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле Забвения — правду Твою?
Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы.
Но вы умрете, как человеки, и падете, как всякий из князей.“
Потом сказал, уже нормальным голосом:
— Да, я думаю, это подойдет. Как тебе кажется?
По-моему, смысла тут было немного, все что я поняла, что он больше сам жаловался, чем оплакивал мертвых, но у каждого свои обычаи, и потому я сказала, чтобы его не обидеть:
— Звучит красиво, А разве у вас нет готовой похоронной речи? У нас есть.
Он покачал головой.
— Не для насильственной смерти. С таким мы еще не сталкивались.
Никогда не поймешь, где у них правда, где ложь — ну как такое может быть? Впрочем, сейчас меня это меньше всего беспокоило.
— Ну ладно, а дальше что? Тут оставаться опасно. Не знаю, кто приходит за кочевыми на такие вот пепелища, но кто-то же приходит. Ходят слухи, что за ними двигаются совсем уж дикие люди, которые даже убивать толком не умеют — подбирают остатки.
— Я иду за Дианой, — сказал он упрямо. — А ты как знаешь.
Это обычное сволочное поведение старших — кажется, будто они оставляют тебе выбор, но на самом деле, нет.
— А разве в том, другом вашем поселении нет Небесного Глаза?
— Есть, — сказал он, — ну и что?
— Они позовут вас, а вы не ответите. Тогда они разве не захотят посмотреть, что тут делается?
— Да, — сказал он, — да, наверное. Но если нам нельзя оставаться здесь, какая разница, куда мы пойдем? Не знаешь, куда ее увели?
— Они не любят оставаться на одном месте — тем более после таких больших набегов. Постараются отойти как можно дальше.
— Ну, так мы пойдем следом, — твердо сказал он. — Послушай, ведь они могли увезти и кого-нибудь из ваших. Почему ты не надеешься, что можно спасти их?
— Потому что это бесполезно. Они калечат мужчин, — выкалывают им глаза, вы знали? Доить скот и делать сыр они и так могут, безглазые, да и передвигаться — тоже, а вот бежать — нет. А женщины наверняка под присмотром других женщин. Даже если мы до них и доберемся, они все равно не согласятся бежать.
— Вот этого я не понимаю, — удивился он.
— А куда им бежать, Улисс? На пепелище?
На самом деле я полагала, что и до этой своей Дианы он вряд ли доберется, а если и доберется, толку будет мало, но он отказывался слушать, это я уже поняла.
Он поднялся, с тоской оглянулся по сторонам, и сказал:
— Ладно. Пойдем.
Тут я окончательно поняла, что он не в себе и мне стало по-настоящему страшно. Тащиться невесть куда, да еще с человеком, которому последние мозги отшибло!
— Как вы собираетесь идти? Без ничего? — И, как маленькому, пояснила: — Мы же не выживем — с пустыми руками.
— Хорошо, — сказал он устало, — что нужно? Будь он младше меня, я бы дала ему по шее, но он был все-таки старше, потому я начала терпеливо перечислять.
