— Как бы он не уничтожил и нас заодно, посчитав врагами, — Яр как всегда думал глобально, но пессимистично.
— Вариантов особенно нет, нам остается выбирать: либо выполнять задание, либо валить к чертовой матери и бросить здесь пилота. Признаться, я бы выбрал второе…
— Да? — казалось, Тверской был удивлен. — Не побоялся на Мэй, играючи прошел ледяные пещеры и не сплоховал на Ротосе, выкрутился из радиоактивного ада и даешь задний ход? Что, Доров, слишком много воспоминаний? Не жмись ты, это не Ворон!
— С чего ты взял то? — вяло уточнил я, шагая по коридору и стараясь прислушиваться, хотя разве же разберешь что-то за болтовней? Только собственные мысли. Да, я был готов поклясться: причина моего страха не в том, что накатывают какие-то воспоминания из прошлого. И не в корабле была причина, тут что-то другое, гнетущее предчувствие беды что ли…
Нам бы на верхнюю палубу, — отстраненно подумал я. — Лучше бы минуя лифтовую шахту, там мы обязательно окажемся рядом с этим красным нЕчто совсем рядом. Надо пройти до конца и подняться по технической лестнице…
В плане перемещения между верхний и нижней палубой, где находились грузовые и стыковочные шлюзы, ККЧП был спроектирован просто иррационально. Кому в голову пришло сделать всего два пути сообщения — лифтовую шахту и второй технический вертикальный лаз, широкий, но категорически неудобный в другом конце корабля? Да просто руки поотрывать за такое конструкторское решение! Если, конечно, предположить, что проектировал корабль гуманоид, а то ведь бывает, и с щупальцами, тогда с них чего возьмешь, с руконогов, у которых и голова из попы и руки от ушей…
— Эй, погоди, — позвал меня Яр, отрывая от глупых размышлений. И вправду, задумавшись, я совсем потерял бдительность и прошел мимо потенциально опасного открытого помещения! А вот Тверской тормознул, и даже через скафандр чувствовалось его напряжение. Я заглянул через плечо полковника в каюту и не смог удержаться — отшатнулся, тихо вскрикнув. Яр повернулся и внимательно оглядел меня с головы до ног, словно видел меня впервые.
Не в состоянии сдерживать волнение, я высказался ненормативно в том духе, что ничего подобного раньше не видел и больше не желаю, а те, кто все это придумал, извращенцы и ублюдки, и пусть катятся в тартарары, потому что только психопат и урод может такое вот изобразить.
И вправду, в комнате этой смотреть было не на что. В потолке вместо климатического отвода зиял провал именно туда, в полные неизвестным теплым нЕчто технические коридоры, а на полу под этой гноящейся какими-то черными каплями раной были свалены… уже не трупы, а фрагменты костей, перетертые, обсосанные, обглоданные, с остатками заветренного мяса.
— Тише ты, — шикнул на меня Яр и непроизвольно присел: прямо над нашими головами что-то гулко бухнуло. Заскрипел, сминаясь, метал. Казалось, какой-то гигант сжал в руках перегородку, и теперь медленно, со знанием дела сжимает пальцы. Еще удар. Я вжал голову в плечи и рубанул ребром ладони по консоли открытия-закрытия двери. С шорохом стальная плита сдвинулась и быстро скользнула в паз, а внутри каюты даже через перегородку вдруг зашуршало, захрустело ломаемыми костями.
— Что-то у меня зубы заныли, — поделился своими ощущениями Яр. — Как за дверью у стоматолога.
— Этот стоматолог, что по ту сторону, тебе не только зубы почистит, но и печень с простатой, — пытаясь избавиться от липкого, охватывающего меня все сильнее страха, не очень остроумно пошутил я.
— И куда, мать его за ногу, подевался Ирин? У него крыша поехала сразу, это я заметил еще на челноке. Ты в курсе?
— Пошли, — шепотом отозвался я и, стараясь не шуметь, двинулся дальше. — Тут совсем рядом.
— Небось, сожрали его уже, — проворчал Тверской за моей спиной. — Где тут ваша лестница?
— Вон, лезь, — я отступил в сторону и ткнул пальцем вверх.
— Уху, как неизвестность, так лезь Тверской, — забубнил Яр, но, перехватив арбалет поудобнее, одной рукой цепляясь за лестницу и перемещаясь рывками, быстро вскарабкался вверх, в любое мгновение готовый сверзиться обратно в случае опасности. Едва его нога исчезла в проеме над моей головой, свет сморгнул. Я повернулся, чувствуя беду, и не ошибся. Вцепившись перчаткой в круглую трубку лестницы, я смотрел, как медленно разгорается призрачное сияние посреди коридора, как разворачивается провал и как плывет внутри него изображение — словно отражение, другой коридор, чистый, со светом, теплым и ярким.
— Вот он, — прошептал, выходя из-за пространственного разлома, Рик. Казалось, он был заворожен этим зрелищем. — Вот он, Доров! Черт возьми, я был прав и лернийцы тоже! Доров, там… там, — он ткнул пальцем в текучее, словно ртуть, марево, — там все они живы! Там мой дом!
— Рик! — закричал я, понимая, что истекают последние секунды. — Твой дом здесь! Твоя жена здесь! Твои дети…
— Я им не нужен, — он повернулся, медленно, словно с трудом снял шлем. — И тебе я не нужен, Доров! У тебя появились новые друзья, и я не боюсь оставить тебя одного. Теперь я могу просто уйти туда, откуда появился!
— Да почему не нужен? — опешил я, теряясь в мыслях. Я не понимал, не знал, что нужно говорить, что нужно сделать, чтобы остановиться раскрывающую широкую пасть чудовищную катастрофу. Я видел ее приближение, но не знал…
— Потому что не нужен! — мягко подтвердил Рик. — Потому что я — не я. Не твой и не ее Рик Ирин. Я другой. Это математика, мой друг, та самая, которая позволит мне вернуться домой.
Ты думаешь, что когда нашел меня на снежной Эгиде, это была случайность? Счастливое спасение? Это был ад, Доров. Ад для человека, которого вырвали из его реальности и швырнули в другую. А твой друг, он умер, понимаешь? Я тоже стал тебе другом, я старался быть им, но я — другой человек! И сейчас ты, как мой друг, ты должен понять…
— Ты не можешь, — вымученно простонал я. — Тебе все это чудиться! Ты должен…
— Я все сделал, что был должен! — резко отчеканил Рик. — Я отдал все долги тебе и детям, но, узнав, кто я на самом деле, они и знать меня не желают! Тем проще мне уйти обратно, но вот тебе мой совет: хотя бы не повторяй моих ошибок! Не отпускай тех, кто тебя по настоящему любит! Не гони их прочь!
— Рик!
— Ничего не говори, — пилот покачал головой, в его взгляде читалось разочарование и тревога. — Я думал, ты поймешь… и будешь рад.
— Нельзя радоваться утрате! — я тоже снял шлем, мне было душно в нем, мне было нечем дышать. Время вокруг застыло. Я чувствовал это, я видел, как капля конденсата на шлеме Рика остановила течение, мы падали в небытие.
