Я подчинился. В конце концов, углядеть ничего нового не удастся — корабль и сам контролирует пространство.
И почти сразу же скаут резко пошел вниз — у меня все замерло внутри, не от ощущения падения — его не было, а от закружившегося вокруг мира. Корабль скользнул к поверхности по дуге, завис на миг — и опустился. Ровный, неуловимый шум исчез — дыхание механизмов стихло.
— Приехали, — я коснулся терминала.
Посадка осуществлена.
«Есть какие-то изменения? Живые организмы, искусственные объекты?»
Нет. Ближайшая область поглощения энергии на расстоянии двадцати тысяч шагов. Даю указатель.
Проблеск света на куполе — голубая ниточка потянулась вперед через холмы. Я заметил, как изменились лица товарищей, и торопливо пояснил:
— Это направление на ближайший аномальный объект…
Ниточка погасла.
Данилов с Машей продолжали сидеть в одном кресле, походя сейчас на слегка рассорившихся любовников. Счетчик неторопливо двинулся по окружности кабины. Похоже, он фиксировал в своей безотказной памяти ландшафт. Корабль молчал, явно считая свою функцию исчерпанной. Я «вслушался», пытаясь вызвать на контакт куалькуа. Никакого ответа.
Может быть, живущая во мне амеба тоже наблюдает за обстановкой? Вырастила пару глаз на моем затылке и изучает мир?
А может быть, здесь, в мире Тени, уже разорвалась та связь, что соединяла миллиарды крошечных существ в единое целое?
А может быть, пренебрегая непредставимым расстоянием, куалькуа по-прежнему един — клеточка огромного мозга, с жадным любопытством пожирающего новую информацию?
Я вдруг понял, что уже с минуту в кабине царит тишина. Закончил свой «обход» счетчик, смотрят на меня Данилов и Маша.
— Что дальше, Петр? — тихо спросил Данилов. — Ну? Мы прилетели. Это и впрямь оказалось просто. Командуй.
«Окружающая среда пригодна для жизни?»
Мне тоже было не по себе. И отрицательный ответ корабля меня бы сейчас обрадовал.
Да.
«Открывай кабину».
Купол потемнел, утратил прозрачность.
— Будем выходить, — предупредил я.
Издав легкий хлюп, купол свернулся.
И мы сжались, придавленные пылающим небом.
Нет, никакие экраны не смогли этого передать! Может быть, потому, что мы знали — это только изображение. А с ним возможно сделать все что угодно. Теперь мы смотрели собственными глазами.
Когда-то, в детстве, меня поразило ночное небо над Крымом. После бледных северных звезд оно казалось россыпью алмазной крошки, поистине божественным творением. Потом, в юности, побывав в тропиках, я понял, что такое настоящее южное небо. Тут уже не возникало никаких мыслей о Творце. Звезды и так были равны Богу. Не драгоценная пыль — а подлинные бриллианты.
Но только тут небо было живым. Здешний Джордано Бруно не пошел бы на костер из-за вопроса обитаемости иных миров — она казалась бесспорной. Не холодный свет мертвых драгоценностей, а живое и теплое дыхание далекого огня струилось с неба. Равнина — унылая, слегка холмистая, пустынная, оказалась сказочно красивой, будто на рождественской открытке. Сияние разноцветных звезд окрашивало ее феерической иллюминацией — вроде бы и не вычленить отдельных красок, не уловить оттенков — кроме как краем глаза. Вопреки всей физиологии зрения, между прочим.
Запах планеты, который невольно отмечаешь сразу же после посадки, был почти неуловим. Поэт сказал бы, что так пахнет звездный свет. Я просто не нашел сравнения. Может быть — запах отсутствия жизни…
— Озон, — неожиданно произнесла Маша. — Озоном пахнет, правда?
— Это от двигателей… — ответил Данилов. Выбрался из кресла, осторожно перешагнул собравшийся валиком купол. Обернулся: — Петр, позволишь?
— Валяй, — согласился я.
Данилов постоял секунду, потом спрыгнул вниз. Посмотрел на свои ноги, будто ожидая увидеть высовывающиеся из почвы хищные пасти. Сказал:
— Маленький шаг одного человека… на фиг не нужный всему человечеству.
Слова тонули в тишине. Потрясающая тишина — нет ни ветра, ни голосов, ни привычного «индустриального» шума. Только наше дыхание.
— Странные оптические характеристики, — заметил счетчик, медленно выбираясь из кабины. — Атмосфера практически не искажает спектр…
— И это все, что ты можешь сказать? — спросил я. Из всех нас только счетчик не испытывал никакого трепета или восхищения перед небом Ядра. — Никаких чувств не пробуждается?
— Я, конечно, могу произнести ряд фраз, означающих сильные эмоции, — насмешливо ответил счетчик. — Но не стоит, Петр, подходить ко мне… совсем уж по-человечески.
Кивнув, я проглотил обидное замечание. Видимо, счетчик это понял:
— Петр, полагаю, очень многие расы Конклава испытали бы эмоции, близкие к человеческим. Для меня, однако, существует причина, мешающая оценить эту картину.
Он помолчал.
— На нашей планете, Петр, вообще не видно звезд. Все чувства, какие я мог бы ощутить, были испытаны мной давным-давно, когда я впервые оказался в космосе.
Счетчик легко спрыгнул вслед за Даниловым. Маша посмотрела на меня, пожала плечами и осторожно полезла следом.
— Подожди! — окликнул я ее. Открыл контейнер между креслами, достал банки с питанием. — Лови!
Две банки я кинул Маше, две — Данилову. Две оставил себе. Счетчик, не дожидаясь вопроса, отказался:
— Мои скромные потребности тебе известны…
— Это комбинированный рацион, — пояснил я. — Удовлетворяет потребности в еде и питье. На всякий случай.
— Корабль так и будет стоять? — пряча банки в карманы, спросил Данилов.
Я отдал мысленный приказ и выбрался следом. Кабина сомкнулась. Кораблик, классическая летающая тарелка, смотрелся здесь вполне уместно. Куда более, чем трое людей без скафандров.
— Он будет ждать, — сказал я. — Что-что, а ждать они умеют…
— А потом придет кто-то в твоем облике, сядет в кресло и отправится с экскурсией на Землю, — поддержал меня Данилов.
— Не знаю, насколько это вероятно, — ответил я. — Но, наверное, справедливо. Если уж я влезал в чужое тело…
«Ты хочешь вернуть свой изначальный облик?»
Куалькуа задал вопрос сухо и без любопытства.
«Да!»
«Я начинаю».
— Ребята, отвернитесь… — успел попросить я. И лицо пронзила боль.
Хорошо, что они послушно отвернулись. Не потому, что это выглядело слишком уж отвратительно. Меня скрутило от боли, я не мог сдержать стона, из глаз катились слезы. Все тело горело. В этот раз куалькуа то ли был небрежен более обычного, то ли торопился — я чувствовал себя так, будто с меня сдирают кожу.
