Отчего же так ненавистна жизнь?
Он вошел в неизменный ритм игр и тренировок. Ему нравилось обучать ребят из своего взвода, а они были готовы идти за ним в огонь и в воду. Его уважали все, на вечерних занятиях к нему обращались с почтением. Туда приходили командиры — изучать его методы. В столовой другие ребята подходили и спрашивали разрешения присесть рядом. Даже учителя были вежливы.
От всего этого ему хотелось кричать.
Эндер следил за мальками армии Петры, за новичками, только что покинувшими свои группы, смотрел, как они играют, как передразнивают своих командиров, когда уверены, что их никто не видит. Еще было товарищество старых друзей, тех, кто провел рядом годы в Боевой школе. Они тоже шутили и смеялись вместе, вспоминали прежние бои, давно покинувших школу командиров и солдат.
Но с его старыми друзьями не было ни смеха, ни воспоминаний. Только работа. Возбуждение от хорошо проведенной игры, но не более того. Сегодня он подумал об этом во время вечерней тренировки. Эндер и Алай обсуждали тонкости маневрирования в открытом космосе. Шен подошел, послушал пару минут, а потом схватил Алая за плечи и закричал:
— Работаем сверхновую! Работаем сверхновую!
Алай расхохотался, а Эндер смотрел, как они вместе вспоминают то самое сражение, когда их спас этот маневр, как они обошли старших и…
А потом они вспомнили, что Эндер все еще стоит рядом.
— Извини, Эндер, — сказал Шен.
«Извинить… За что? За дружбу?»
— Знаете, я ведь тоже был там, — сказал Эндер.
И они снова извинились. Вернулись к делу. Вернулись к уважению. И Эндер понял, что им даже не пришло в головы включить его в свой смех, в свою дружбу.
«Но с чего бы они решили, что я хочу быть с ними? Разве я смеялся? Разве я присоединился к ним? Я просто стоял и наблюдал, будто учитель.
Вот кто я для них. Учитель. Легендарный солдат. Но никак не один из них. Не тот, кого можно обнять и прошептать на ухо: „Салам“. Это осталось в прошлом, в мире, где Эндер казался жертвой. Где он был уязвим. А теперь я очень хороший, профессиональный, всеми уважаемый, но совершенно одинокий солдат».
Пожалей себя, маленький Эндер. Лежа на койке, он одним пальцем отстучал на клавиатуре слова: «БЕДНЫЙ ЭНДЕР». Потом посмеялся над собой и быстро стер их с экрана. Да кто угодно в Боевой школе, любой мальчишка, любая девчонка, с радостью поменялся бы с ним местами.
Он вызвал на экран свою фэнтези-игру. Как обычно, миновал деревушку, которую построили гномы на холме, выросшем из тела Великана. Очень неплохо получилось, кстати. Ребра загибались как раз в нужном направлении, и расстояние между ними было достаточным, чтобы вставить окна. Грудную клетку разделили на ряды комнаток, а вдоль позвоночника шел длинный коридор. Тазовые кости образовывали теперь трибуны стадиона, а между ногами Великана паслось стадо общинных пони. Эндер понятия не имел, чем занимаются гномы, но они не трогали его, когда он проходил через деревню, и он тоже не хотел их беспокоить.
Скатившись с вершины бедра на площадь, он миновал ее и очутился на пастбище. Пони робко попятились от него. Он не стал их преследовать. Эндер больше не понимал, как работает эта игра. В прежние времена, когда он еще не достиг Конца Света, игра состояла из поединков и загадок: победи противника — или он убьет тебя; придумай, как обойти препятствие на пути к заветной цели. Но теперь никто на него не нападал, никаких сражений не было — он мог идти куда угодно, никаких препятствий у него на пути не возникало.
Кроме одного — там, в комнате, в башне замка за Концом Света. Единственное опасное место во всей дурацкой игре. И Эндер — сколько он клялся себе, что больше туда не сунется! — постоянно возвращался в эту комнату, убивал змею, потом оказывался лицом к лицу со своим братом и, что бы дальше ни делал, каждый раз умирал.
Вот и сегодня все произошло точно так же. Он попытался воспользоваться лежавшим на столе ножом, чтобы расковырять известку и вытащить камень из стены. Но как только ему удалось высвободить камень, окна вдруг исчезли и в отверстие хлынула быстро прибывающая вода. Некоторое время вышедшая из-под контроля фигурка пыталась удержаться на поверхности, но потом захлебнулась, и Эндер утонул. И все это время Питер Виггин пристально следил за всем происходящим из глубины зеркала.
«Я в ловушке… — думал Эндер, — в ловушке по ту сторону Конца Света, и мне не выбраться оттуда». И тогда он наконец осознал, откуда этот кислый привкус, сводивший рот и заставлявший забыть о всех успехах, о всем достигнутом. Это был привкус отчаяния.
Когда Валентина подошла к школе, у дверей стояли люди в форме. Ну, не у самих дверей, а чуть в сторонке, как будто ожидая, когда некая важная персона, зашедшая внутрь, закончит свои дела. Они были в мундирах Международного флота — эту форму знали все, кто когда-либо смотрел видео, рассказывающее про сражения с жукерами. В будничный школьный день вторглась героическая романтика, и среди школьников царило приятное возбуждение.
Вот только Валентине было не до романтики. Во-первых, появление солдат снова навело ее на мысли об Эндере. Во-вторых, она испугалась. Недавно кто-то опубликовал исключительно злобную рецензию на выступления Демосфена. И буквально только что и рецензия, и объект нападок обсуждались на открытой конференции в сети международных отношений — кто-то из известных людей защищал Демосфена, кто-то из не менее известных призывал вывести его на чистую воду. Больше всего задело Валентину замечание одного англичанина. Он писал: «Демосфен не может сохранять свое инкогнито вечно, хочет он того или нет. Он разозлил слишком многих разумных людей и потрафил слишком многим глупцам, а потому не сможет долго прятаться под своим — надо отдать ему должное — исключительно точным псевдонимом. Или он сам снимет маску, чтобы возглавить силы глупости, которые призвал под свое знамя, или эту маску сорвут его враги, дабы понять причины болезни, породившей столь извращенное и злое сознание».
Питеру конференция доставила огромное удовольствие, но это было понятно. А вот Валентина испугалась. Она боялась, что жесткие выступления Демосфена разозлили людей, достаточно могущественных, чтобы выследить ее, Валентину. Конституция запрещала американскому правительству вторжение в личную жизнь, но ведь был еще Международный флот. А теперь солдаты этого флота явились зачем-то в Западную Гилфордскую среднюю школу. Не морских же пехотинцев они тут собираются вербовать.
Поэтому она совсем не удивилась, когда, включив комп, увидела ползущее по экрану послание:
ПОЖАЛУЙСТА, НЕМЕДЛЕННО ОТКЛЮЧИТЕСЬ И ПРОСЛЕДУЙТЕ В КАБИНЕТ ДОКТОРА ЛАЙНБЕРРИ.
Валентина провела пять минут в нервном ожидании у дверей директорского кабинета, пока доктор Лайнберри не открыла дверь и не провела ее внутрь. Последние сомнения рассеялись, когда Валентина увидела, что в одном из удобных кожаных кресел сидит полный мужчина в форме полковника Международного флота.
— Вы Валентина Виггин, — сказал он.
— Да, — прошептала она.
— Я полковник Графф. Мы уже встречались.
Встречались? Когда это она имела дело с представителями Международного флота?
— Я пришел поговорить о твоем брате. Это очень личная беседа, и прошу держать ее в секрете.
«Значит, влипла не только я, — подумала она. — Они добрались до Питера. Или это что-то новенькое? Одна из его безумных выходок? Но вроде бы Питер образумился и больше не…»
— Валентина, ты, кажется, боишься меня. Для этого нет причин. Садись, пожалуйста. Уверяю, с твоим братом все в порядке. Он оправдал все наши ожидания.
И только теперь, с трудом подавив вздох облегчения, она поняла, что они пришли из-за ее младшего брата, не старшего. Ну да, точно, это, должно быть, тот самый офицер, что уводил Эндера. Значит, это не наказание по ее душу, это просто маленький Эндер, который исчез так давно и который не имеет ни малейшего отношения к нынешним планам Питера. «Тебе повезло, Эндер. Ты ускользнул прежде, чем Питеру удалось втянуть тебя в заговор».
— Как ты относишься к своему брату, Валентина?
— К Эндеру?
— Ну конечно.
— А как я могу к нему относиться? Я не видела его и не слышала о нем с того времени, как мне исполнилось восемь.
— Доктор Лайнберри, прошу прощения, но, может, вы оставите нас?
Директор недоуменно уставилась на Граффа.
— Впрочем, нет, спасибо. Я думаю, наша беседа с Валентиной окажется более плодотворной, если мы поговорим на свежем воздухе. Подальше от микрофонов, которые установил в этом кабинете ваш заместитель.
Впервые в жизни Валентине довелось быть свидетелем того, как доктор Лайнберри потеряла дар речи. Полковник Графф приподнял большую картину, висевшую над директорским креслом, и вытащил из стены звукочувствительную мембрану и маленький передатчик.
