…Дома пробую заниматься, но меня клонит ко сну до того, что я бросаюсь на постель, тотчас же засыпаю».
Постепенно у Чайковского появляются новые хлопоты.
«В настоящее время, — пишет он, — у меня кроме разных других забот появилась еще одна, требующая очень напряженного внимания. Юргенсон доставил в дирекцию театров клавираусцуг моей оперы (речь идет об «Орлеанской деве». — Л. К.). Оказывается, что копия сделана крайне небрежно и переполнена безобразными ошибками.
Направник просил меня заняться ее пересмотром. Целый день сегодня я просидел над этой ужасной и утомительной работой. Скоро должен решиться вопрос, пойдет ли моя опера в будущем сезоне, и меня разрешение его приводит просто в ужас. Я далеко не уверен, что решение вопроса будет для меня благоприятное. А сколько мне для этого дела придется прожить тяжелых минут».
И к брату Модесту:
«Я приношу ради оперы большие жертвы. Дошло до того, что по совету Направника я делаю визиты!!!
…Вчера я был приглашен в Квартетное общество, где играли Ауэр и Давыдов мой 2–й квартет, и мне была сделана овация с поднесением венка. Это очень лестно, — но боже, до чего я устал».
«…Я посетил несколько тузов театрального мира. Из всего, что они говорили, я выношу впечатление, что в мою пользу веет откуда‑то благоприятный ветер и что оперу, кажется, дадут».
Конец марта Чайковский все еще в Петербурге. И чем дальше, тем больше вовлекается он в круговорот столичной жизни.
Общение с чуждыми ему людьми ненавистно Чайковскому. Иногда он должен посещать их только потому, что им интересно видеть в своем салоне прославленного композитора. Он пишет по этому поводу брату: «Не могу отделаться от этих аристократов, пониманию которых недоступна мысль, что человек может не считать для себя величайшим счастьем знакомство с ними!»
Письма становятся все короче, и жалобы на образ жизни, ненавистный ему, звучат все чаще.
«Жизнь моя здесь положительно ужасна! Нет никакой возможности хоть на полчаса быть одному…
Сейчас иду на репетицию моего концерта».
Это был концерт из произведений Чайковского, сбор с которого поступал в фонд стипендий нуждающимся студентам Петербургской консерватории.
Благотворительный концерт, о котором писал Петр Ильич, состоялся 25 марта 1880 года в зале Петропавловского училища. Инициатором его был Василий Николаевич Исаков — хороший певец и большой поклонник композитора. Участвовать в этом концерте он пригласил Александру Валериановну Панаеву — превосходную певицу-любительницу.
На Невском проспекте (в д. 22), напротив Казанского собора, находится бывшая лютеранская церковь, носившая имя Петра и Павла. Та самая, где юный воспитанник консерватории Петр Чайковский обучался когда‑то игре на органе.
За этой церковью (в которой сейчас помещается плавательный бассейн) старинное здание — школа с широкими светлыми лестницами, обширными классами, высоким, но сумрачным, несмотря на окна в два этажа высотой, актовым залом. Это 222–я школа Куйбышевского района. Раньше же здесь помещалась так называемая «Петершуле», или Петропавловское училище, — первая русская школа, основанная Петром I в 1712 году.
Молодые хозяева этого дома — веселые советские школьники —наверное, не раз слушали в своем зале музыку Чайковского, но как они удивились бы, узнав, что здесь, именно в этом зале, почти девяносто лет тому назад, звучала та же музыка и что как раз здесь произошел в жизни великого композитора случай, о котором он вспоминал не иначе, как с чувством смущения.
В день концерта, 25 марта, зал училища выглядел празднично. На дубовых скамьях и креслах лежали красные суконные подушки. В зале — самая аристократическая публика, а в первом ряду кресел сидела жена Александра III Мария Федоровна с великим князем Константином Константиновичем и в окружении придворных дам.
В программу концерта входили такие произведения Чайковского:
1) Первая сюита,
2) «Письмо Татьяны»,
3) увертюра «Ромео и Джульетта»,
4) романсы и
5) Andante cantabile из Первого квартета в переложении для скрипки и фортепиано.
В концерте участвовал оркестр русской оперы под управлением Направника.
Уже с первого номера в публике стал распространяться слух, что где‑то в зале, видимо спрятавшись на хорах, скрывается сам композитор. Передавали друг другу: «Он только что вернулся из‑за границы, но он здесь, кто‑то видел его в артистической».
Многие стали оглядываться назад на узкий балкон, помещавшийся напротив сцены, над задними рядами, стараясь разглядеть хорошо знакомую многим фигуру композитора. Перешептывались, посмеивались…
Наконец, слух добежал и до первого ряда. И вот после исполнения «Письма Татьяны», которое чудесно спела Александра Валериановна Панаева, когда аплодисменты стали особенно горячими, кто‑то крикнул: «Автора!»
Великий князь наклонился к Марии Федоровне и сказал ей что‑то на ухо. Она повернулась назад и, смотря на хоры, слегка похлопывала одной ладонью о другую.
Вызовы усилились. Смущенного Петра Ильича стали просить спуститься с хоров. Он сопротивлялся, как мог, ссылаясь на свой дорожный костюм.
Прошло несколько неловких минут, во время которых аплодисменты не прекращались, и вот Чайковский появился на эстраде — растрепанный, покрасневший, сконфуженный своим непарадным видом, близоруко всматривающийся в окружающих. Ближе всех к нему оказалась певица. Красивая, улыбающаяся, она протянула ему руку, чтобы подойти с ним к краю сцены. В величайшей растерянности Петр Ильич схватил эту руку и усиленно стал кланяться певице. Она мягко повернула его лицом к публике. Он быстро несколько раз поклонился, как всегда чуть боком, и скрылся в артистической комнате. Там он едва не плакал от досады на свой далеко не новый костюм, на нескромного человека, выдавшего его присутствие.
После исполнения каждого из остальных номеров продолжались вызовы и овации, а после концерта Чайковского окружила толпа знакомых и незнакомых людей. Тут он растерялся еще больше и совершил еще одну неловкость. К нему подошла сестра устроителя концерта Мария Николаевна Васильчикова. Она давала ужин, на котором должен был быть и Петр Ильич, и напомнила ему об этом.
Незнакомый с ней ранее, композитор, видимо, принял ее за кого‑то другого, он стал отказываться и говорить с ней на «ты»:
«Я к тебе в другой раз приеду, ты прости, сегодня я должен ехать к какой‑то Васильчиковой, так неприятно!» Потом понял свою ошибку, смутился еще больше и исчез. На ужин к ней он так и не поехал.
Впрочем, впоследствии недоразумение разъяснилось и Петр Ильич сам попросил «устроить ему вечерок у этих милых людей».
