Последующие за этим годы можно назвать, наверное, самым счастливым периодом в нашей жизни.
Коты перебрались жить в лес, но несколько особей по какому-то их взаимному согласию постоянно находились у нас дома, периодически сменяя друг друга. Остальные тоже не распались на пары или мелкие группы, а по непонятной нам причине обосновались в одном месте, километрах в двадцати от нашего холма, почти у самого края болот. Конечно, случилось это не сразу, — прошло около десяти лет, пока установился описанный мною порядок вещей.
Сейчас, когда я пишу эти строки, в лесах сменилось уже два поколения котов. С течением времени мы стали замечать достаточно странные и удивительные явления. Не знаю, что больше сыграло свою роль: изменение программ клонирования, породившее случайную мутацию, или же пропорциональное увеличение объема головного мозга этих и без того сообразительных домашних животных, но в последние годы они демонстрируют нам явные признаки пробуждающегося разума…»
«12 января 2507 года.
Теперь я уже не сомневаюсь, — они принимают меня за Бога. Со дня смерти Ольги прошло полгода, и за это время ни один из них не пересек границу нашего забора. Словно на человеческое жилье наложено табу.
Я совсем одряхлел, старость навалилась как-то внезапно, без предупреждения. Наверное, виной всему одиночество. Уже несколько месяцев я не отхожу от дома дальше полукилометра, и наши питомцы исправно носят мне свежее мясо. В моей помощи они давно не нуждаются. Сильные, гордые, грациозные звери, на них приятно смотреть. Между нами нет никакого отчуждения, просто никто из них уже не вбежит в дом и не уткнется в колени холодным, мокрым носом. Создается ощущение, что они продолжают любить меня, но на почтительном расстоянии.
В них, без сомнения, присутствует первобытный разум, иначе как объяснить странные узоры из начисто обглоданных черепов, что они регулярно выкладывают подле забора? Забавно и грустно смотреть на их занятие. Я все чаше задумываюсь: каким будет их дальнейшее развитие? Смогут ли они перешагнуть черту примитивного идолопоклонничества и развиваться дальше?..»
На этом обрывалась последняя запись.
Антон с трудом оторвал взгляд от пластины, на которой еще оставалось достаточно свободного места, и посмотрел на останки человека.
Это был Курт Серхенсон…
Смерть оборвала его странный дневник, но Антона не оставляло чувство, что этот человек умер спокойно.
Встав с кресла, он подошел к койке. Нужно было собрать прах… Рука Антона потянулась к поясу и застыла.
Нет… Не стоит нарушать покой этого места…
Он был солдатом и за те годы, что вела его судьба по превратным тропкам войны, научился сдерживать свои чувства. Его всегда коробила излишняя ритуальная суета.
Несколько минут он простоял не шевелясь, в скорбном молчании вдыхая затхлый запах дома, который за прошедшие столетия сам превратился в склеп. Он чувствовал себя лишним среди его тишины и вечного покоя.
Кинув прощальный взгляд на прах далекого предка, он повернулся и вышел.
…Пока он находился внутри дома, в безоблачном небе начали сгущаться темные тучи. В вязком воздухе явственно пахло приближающейся грозой.
Антон пересек вымощенный кусками обшивки двор и подошел к калитке.
Пух сидел как изваяние на том же месте, где он оставил его больше часа назад. Увидев человека, кот повернул голову.
Антон вышел за забор и, стараясь не наступать на черепа, приблизился к коту. Присев возле него на корточки, он заглянул в зеленые глаза Пуха и спросил:
— Значит, ты думаешь, что я — Бог, да?
Антон внезапно поймал себя на мысли, что испытывает соблазн. Там, за границами атмосферы, где царили льдистые россыпи звезд, для него не было приготовлено ничего, кроме кровопролитной войны, безумия и смерти. Никто не ждал лейтенанта Вербицкого, у него не осталось родных, а своей семьей и детьми помешала обзавестись все та же война…
— Нет, Пух… мы не боги, — внезапно проговорил он, глядя в зеленые глаза зверя.
Кот покосился на него, не меняя позы, и Антон вдруг понял, что тот испытывает мучительную двойственность, возможно, впервые посетившую его первобытный разум; взгляд кота метался между человеком и стенами святилища, и, видно, в его душе решался в этот момент исключительно важный вопрос — что главнее — человек, неожиданно спустившийся с неба, или же обветшалые стены древнего капища, обитателей которого не застали даже его прадеды…
Наконец он решился. Мускулы Пуха напряглись, шерсть встала дыбом, и он попятился назад. Миновав какую-то ведомую только ему незримую черту, он повернулся, нервно уркнул, одним прыжком подлетел к Антону и с ходу толкнул его твердым как камень лбом прямо в грудь, требуя ласки.
Второе пришествие состоялось. Выбор был сделан.
Он рассмеялся, опрокинувшись на спину, и Пух, донельзя довольный, тоже повалился рядом с ним на жесткую упругую траву, довольно мурлыча и тыкая носом в руки и грудь Антона. Он запустил пальцы в его густой мех кота, глядя в бездонную голубизну опрокинувшегося над ним небосвода, на которую продолжали медленно наползать, пожирая лазурь, тяжелые грозовые облака.
Через час, спустившись с холма, они прошли около двух километров на запад, двигаясь в глубь котловины, и оказались на краю огромного болота, — целое море стоячей коричневой воды раскинулось перед Антоном, созерцавшим его с пологого берега.
Болото было достаточно мелким, и его во всех направлениях рассекали выступающие из воды бугры. На них росли все те же деревья с плоскими раскидистыми кронами, но теперь к ним примешивался кустарник и высокая трава. Из воды торчали стволы растений иного рода: они походили на папоротники, были значительно ниже и развесистее. В воздухе пахло торфом, слышались звуки чьих-то хлюпающих шагов, шипение, шелест и пронзительные, нервные вскрики каких-то тварей…
Пух, присевший рядом с Антоном, не обращал на них никакого внимания, для него они были обычной многоголосицей родного леса.
Антон посмотрел на хмурящееся небо, видневшееся сквозь прорехи листвы, и огляделся вокруг, ища укрытие от дождя. Скоро должен был наступить вечер, и его заботила мысль о предстоящем ночлеге в котловине. К тому же они удалялись от выхода наверх, где остался истребитель Вербицкого, что не совсем устраивало Антона. Но его рыжий спутник, видимо, думал иначе. С настойчивостью, граничащей с обыкновенным упрямством, он тянул человека в глубь котловины, увлекая за собой в лесную чащу. Коту было, очевидно, плевать на истребитель, и его ничуть не заботила война людей.