— Антоний.
— Ну кто тебе еще правду скажет.
— Ты сам-то еще не приуныл?
— Я полон бодрости и оптимизма, — он в шутку пихнул ее и сунул в руки белый мундир. Надевай, голая не ходи! Такого счастья эти гады точно не заслужили.
— Убедил. Пойду сиять отраженным светом. Может и хорошо, что никто не обратит на меня внимания рядом с Люцем-то.
— Если бы я был на твоем месте, то стоял бы и щипал его, как римский гусь! Против родни все средства хороши. Но с появлениями на публике я тебе не могу помочь, дорогая. Только морально! Тут, кстати, Квинт тебе названивает.
— Квинт? Через тебя, что ли? Боится, что я его к планете приколочу гвоздями? А, вижу, в диктаторский канал. Очередной ролик, чтоб его.
Электра развернула изображение, чтобы Антоний тоже сразу просмотрел видео. Это работа, тут у нее от своего первого советника тайн нет. Минуту оба смотрели неподвижно, потом Антоний нащупал стул и сел, а Электра скинула спортивный костюм и торопливо влезла в форменные штаны, прыгая на одной ноге и не отрывая глаз от экрана. Отсветы и блики ходили по ее обнаженным плечам и груди. Вопрос, имеет ли она право на белый флотский китель, стремительно отошел на второй план. На десятый.
Запись была двуцветная, в сепию, с сильным сжатием и потерей качества, Электра даже не знала, на чем ее передали — на чем-то уж совсем не приспособленном для хранения информации. Довольно легко можно было различить прихотливые очертания черепичных марсельских крыш, на планете совсем другой тип архитектуры, отличный от высокотехнологичной земной, много старых или реконструированных зданий, со всеми усовершенствованиями внутри, конечно. Откуда это снимают? Камера медленно сделала оборот, показала широкую площадь. Дрон висел в удобной точке, где-то на уровне башни Союза, напротив дворца. У столицы Марселя и названия не было, все звали ее просто «столица». Остальное — разбросанные по планете частные владения, иногда тянущиеся на сотни километров, небольшие городки вроде Миры и Фазелиса, да университетские кампусы. Дворец, занимавший одну из сторон площади, просторной (на ней часто проходили праздники или соревнования), специально выровненной и покрытой зеленым газоном, сейчас тоже служил трибуной для мероприятия. Электра сощурилась.
Снимали так, чтобы все было видно предельно хорошо. Камера не дрожала, четко держала фокус, сменялись планы — дрон был явно не один. На трибуне, которая проходила под фронтоном дворца (синие кони и красные всадники на этом фронтоне казались сейчас серо-черно-белыми, как все остальное изображение), стояли люди, много. Большая, даже огромная толпа собралась и на самой площади.
Эти, на трибуне — в не римского кроя черных мундирах, знаки различия ей тоже неизвестны. Незнакомый рослый офицер с обтянутыми скулами и плотно сжатым ртом повернул голову и словно бы глянул прямо ей в глаза. Выпуклые глаза, она по наитию поняла — зеленые, брови непривычно тонкого рисунка, коротко по-римски остриженные волосы. Высокий расшитый воротник кителя подпирает подбородок. На тулье фуражки и на рукаве — силуэт какой-то птицы. Офицер отвел взгляд от камеры и обратился к своему спутнику. Тот был невысокий, с седыми уже висками и признаками возраста на худом лице, в сером штатском костюме, самого невоенного вида. В следующую секунду Электра с изумлением поняла, что узнает и этот профиль, и эту манеру — Гонорий Лициний, марсельский патриций, к тому же ректор ее университета. Да что же это такое!
Гонорий заговорил, встревоженно, очевидно негромко, не для всех собравшихся. Движения губ еле видны, но квинтовы сбшники постарались, восстановили разговор и сделали для нее субтитры.
— Est-ce que nos invités sont contents?
— Pour l’instant. Mais souriez, — ответил светлоглазый офицер. Гонорий хотел еще что-то добавить, беспокойно шагнув вперед, но его собеседник поднял руку.
— Regardez bien, les «Fauсons de nuit», mes favoris.
Звука в записи не было, но небо потемнело и стремительные, быстрые тени помчались над площадью и толпой, ныряя, выкручиваясь, пикируя почти к земле и расходясь в стороны смертоносными стрелами. Воображение само достроило оглушительный рев турбин и восторженные крики толпы.
Потому что как ни плоха была копия, как ни размыто изображение, Электра видела хорошо — люди в толпе приветственно машут этим чужим, страшным птицам. Машут и рукоплещут.
В амфитеатр они с Антонием почти вбежали, с опозданием — запись пришлось пересмотреть, Электра все никак не могла поверить своим глазам. Эти ликующие крики, радостные лица. Халифатцев на Марселе встречали, как долгожданных освободителей. Черт побери, может, на этой войне нам и понадобится чудовище, дракон.
Новый статус Электры присутствующих ожидаемо не заинтересовал. И хорошо, флот — это теперь ответственность Люция, и душевное состояние его капитанов — тоже. Пусть заряжает их своей харизмой, как солнечные батареи, а она будет делать свою часть работы.
Зал был уже полон, набит. Народу оказалось еще больше, чем в прошлый раз когда она была тут, в свой первый день на флоте. Люций, само собой, не позвал пехотных легатов, зато с капитанами явились их старшие офицеры. Сплошь летные части. Какие-то пилоты стояли в проходах, сидели на лестницах. Протискиваться не хотелось, она остановилась у дверей, но Антоний не позволил, потащил ее на скамью в верхнем ряду.
Электра знала, что капитаны встретят появление адмирала ликованием, но такого зрелища все равно не ждала. Люций, невзирая на плохое самочувствие, на совет капитанов явился во плоти, никаких голограмм — его встретили овацией. Тысячу раз прав был Антоний насчет личного присутствия! Она, как и вечность назад, оглядела амфитеатр, на сей раз никто не плакал. Встретилась глазами с Еленой Метеллой. Елена отвела взгляд. Что ж, ее можно понять. Должно быть, лояльность Люцию перевесила завязавшиеся между ними ростки приязни.
Аэций сиял от облегчения, куда только делся его скепсис по отношению к молодому адмиралу! Еще бы, ему больше не нужно брать на себя ответственность за весь флот, вести куда-то войска. Арджентина рвалась в бой, Ливий выглядел мрачным, собранным — и тоже избегал встречаться с Электрой глазами. Подавлены ее новым положением? Поспешили от нее отречься, стоило Люцию вернуться, доказывают ему свою преданность? Не могут простить ей демарш с Кастором и легионерами? Наверное, это. Настоящее мучение разбираться в человеческих чувствах, когда они не явлены миру в виде мгновенно начисленных или отобранных баллов. А ведь если верить Антонию, ей придется стать чутким барометром настроений. Пока же без всякого барометра было ясно, что за попытку отобрать обожаемого адмирала сразу после речи плюсов ей в карму не упадет. Как хорошо, что диктатору это неважно.
Адмирал обратился к переполненному амфитеатру со словами ободрения, и лица осветились, исполнились воодушевления и обожания. Для него это просто как дважды два, для нее — неподъемная задача.
— Он умеет и ты научишься, — подбодрительно шепнул ей Антоний.
Боги, эти капитаны напоминают детей, к которым приехали родители в спортивный лагерь. Тихий гул, переговоры — роятся, как золотистые пчелы в улье. Все взгляды прикованы к сияющей фигуре адмирала, все внимание направлено на него. Вспомнит ли он хотя бы на секунду, что в зале диктатор? Нет, нашел ее взглядом, подмигнул и после начисто забыл, вытеснил.
Где-то в амфитеатре был Квинт, он тоже не захотел подойти к ней. Наверное, она должна была бы поговорить с ним. Сказать, что не собирается мстить, отлучать его от флота, ссылать на планету. Месть будет непозволительно личной роскошью. Квинт может работать спокойно. У диктатора нет задачи лишать адмирала его преданных кадров.
— Друзья!
Амфитеатр примолк.
— Как я рад видеть всех вас. Бой-то я пропустил! А вы справились. Сохранили нам планету и флот. Я и дальше спать мог бы спокойно!
По лицам замелькали улыбки, раздались радостные смешки, потом снова стало тише. Электра нетерпеливо постукивала ногой, Антоний внимательно слушал.
