…У него были странные вкусы. Йеллен с потрясающей достоверностью разыгрывал нежную любовь и от Николаса требовал того же. Он явно испытывал отвращение к примитивным проявлениям жестокости, он действительно старался не причинять физической боли. Если бы их отношения не были сами по себе чудовищным унижением, можно было бы сказать, что он любовника даже не унижал.
Порой по ночам он сажал Николаса в свой антикварный катер с бензиновым мотором и увозил в открытое море. В небе, за толщей чистейшей атмосферы и невидимым силовым полем, ярко горели звёзды, за бортом катера плескалась тёмная вода, пахнувшая йодом и водорослями. Йеллен останавливал катер, подходил к борту, запрокидывал Николасу голову и целовал его. Даже не лапал, только целовал до трещин в углах рта. Это выглядело в точности как сцена из дешёвого любовного романа, красиво и романтично до пошлости. Похоже, именно такие детали доставляли Йеллену наибольшее наслаждение. Секс был далеко не главной частью его извращённой игры.
Он вёл светские беседы. Рассказывал вещи, которые могли бы показаться интересными, если бы речь о них шла в другой обстановке. Николас кивал, улыбался, подавал реплики и ничего не чувствовал. Настало какое-то отупение.
Время остановилось.
Каждое утро поднималось солнце, волновалось или дремало море, бездумное и чужое. Каждый вечер загорались звёзды, и на небосклон выплывало Сердце Тысяч, белое и лазурное, как Земля. Уже на третьи сутки своего заточения Николас перестал считать дни. Он ждал, когда Йеллену надоест. Он превратился в ожидание.
А Йеллену нравилось, и с каждым днём, казалось, нравится всё больше.
Если бы Николас что-то чувствовал, то чувствовал бы отчаяние.
На шестой день случилось нечто, нарушившее постоянство этого зелёного и лазурного ада.
…Где-то на нижнем широком балконе, рядом со стоянкой, у директора располагался аппарат голографической связи. Николас, разумеется, и не думал его искать, он хорошо помнил предупреждения. Пару раз он видел издалека, как из ниоткуда ступает на мрамор балкона женщина средних лет, привлекательная, но со слишком тяжёлым и цепким взглядом. «Акена, – восклицал Йеллен, – дорогая моя!» – и прикасался щекой к щеке голограммы. Царствующая гендиректор скупо улыбалась в ответ. Они не говорили о делах, только обменивались вежливыми репликами и осведомлялись о пустяках, а потом Акена Тикуан исчезала.
Вечером шестого дня у белых перил стоял другой человек.
Днём директор изъявил желание совершить морскую прогулку в компании своего дорогого друга. Николас ждал его в одной из кают яхты – настоящей, парусной, огромной крейсерской яхты «Чайка». Неведомо, зачем она вообще понадобилась директору на астероиде, разве что для украшения горизонта. Обычно Йеллен предпочитал ей антикварный катер, но в этот раз выбрал «Чайку». Роль экипажа на ней исполняли манипуляторы, похожие на осьминогов. Происходящее на рангоуте и такелаже порой выглядело как киносказка о морских чудовищах. «В самый раз для Йеллена», – думал Николас, рассеянно глядя на экраны под потолком: там полдесятка осьминогов ставили паруса. Впрочем, зрелище было скучноватое. Николас протянул руку, коснулся голографической струны, и взгляд камеры переместился в сторону дворца.
На широком нижнем балконе, там, где в иные дни бывала корпоративная императрица Акена, сейчас белела незнакомая фигура.
Николас приблизил вид.
Невысокий, стройный, с седыми волосами, падавшими на плечи, незнакомец точно сам был изваян из мрамора. Длинные, в пол, белые одеяния выглядели чуждыми всем модам Сердца Тысяч. Он стоял в непринуждённой позе, как будто опираясь о перила, которые для него не были материальными, и смотрел в полуотворённые двери – очевидно, ждал хозяина дома. Потом развернулся, поднял голову, кинул задумчивый взгляд в ту сторону, где море смыкалось с небом… Николас загнал увеличение до максимума, теперь он различал каждую морщинку на тонком благородном лице. Серые непрозрачные глаза мантийца смотрели благожелательно и отстранённо…
Мантиец.
«На астероиде Йеллена, – подумал Николас. – Неужели снова за ти-интерфейсом? Если бы Йеллен не хотел с ним разговаривать, он бы просто не принял вызов. Значит, он будет разговаривать. Любопытно, что это за мантиец. Сейчас Йеллен придёт».
Действительно, сверху по внешней лесенке спустился директор со стаканом апельсинового сока, улыбнулся. Он что-то сказал, мантиец обернулся к нему и ответил, но динамики передавали только шум прибоя… Николас чертыхнулся и торопливо влез в настройки. Он наложил несколько фильтров: голоса стали плоскими, но слова можно было разобрать.
«Йеллен запретил мне связь со внешним миром, – думал Реннард, но он не запрещал мне манипуляций с его камерами. Кроме того, будь разговор в самом деле секретным, о нём никто не мог бы узнать случайно. Значит, подслушивать можно. А мне очень интересно, о чём исполнительный директор Неккена будет говорить с мантийцем… Слышит ли эти мысли ти-интерфейс? И если слышит, то передаёт ли?»
Йеллен непринуждённо уселся на перила, поиграл соком в стакане.
– Эрт Антер, – сказал он, – старый вы аллигатор. А я рад вас видеть.
– Поразительно, – ответил мантиец, – но вы не лжёте. Возможно, я тоже рад.
– Как ваши дела?
– Как всегда, обратно пропорциональны вашим, – Эрт Антер улыбнулся.
– Приятно слышать, – хохотнул Йеллен, – наши дела идут превосходно.
– А вот теперь вы лжёте, – заметил мантиец. – Ваши фантастические доходы падают. Миры один за другим выбирают Манту.
Йеллен покачал головой.
– Наши доходы растут. Растут наши расходы… Но это долговременные вложения, они окупятся.
– Когда Манта будет стоять у ваших дверей, вы заговорите по-иному.
– Зависит от того, в какой позе она будет стоять.
Красивые седые брови гостя приподнялись.
– Вы большой шутник.
– Я просто трезво смотрю на вещи, – Йеллен отхлебнул сока. – А они очень забавны. Как-никак, вы побеждённая сторона, Эрт. Манта входила в состав Империи Тикуанов, а империя не отпускает свои колонии так просто.
Эрт Антер склонил голову к плечу. Глаза его смеялись, казалось, сказанное совершенно его не задело.
– Вы могли бы удержать нас, – сказал он медлительно, тем лиричным тоном, который так любил Йеллен; директор заметил это и беззвучно рассмеялся. – Если бы действовали мягче… ласковее. Но вы предпочли дискриминировать граждан с альтернативной физиологией.
«Иначе граждане сожрали бы империю изнутри, – подумал Николас. – Грандиозный удался бы реванш. Мало государь император щемил этих тварей…»
Йеллен только фыркнул:
