Лишь только из-за холма показались крытые соломой крыши, Зденко сорвался и побежал со всех ног; поэтому Симон не удивился, когда увидел, что по обочинам дороги их встречает молчаливая толпа — женщины в накинутых на голову белых платках, старухи и дети. Все они молчали и расступались, когда бурая мохнатая лошадка со своей ужасной ношей приближалась к ним.
Мягко стуча подковками по земле, лошадь вошла во двор михеева дома — старуха уже стояла на пороге; молчаливая белая фигура со слепыми сморщенными веками. Но она повернула голову на звук с той безошибочной точностью, какая дается людям, живущим во тьме долгие годы — или обладающим внутренним зрением.
— Это Ядзя? — спокойно спросила она. Михей кивнул — она не могла этого видеть, и все же сказала:
— Тогда несите ее в дом.
Сама она посторонилась, пропуская Михея, который уже поднимался на крыльцо со своей беспомощной ношей.
— Ее нужно переодеть, — сказала она, — запали свечу, Михей.
Михей внес мертвую Ядзю в дом, остальные молча сгрудились у порога. Старуха было двинулась следом, потом обернулась, поглядев своими слепыми глазами на Симона.
— Это ты, чужеземец? — спросила она.
— Да, — ответил Симон.
— Ты нашел Ядзю?
— Да.
— Знаешь, что с ней?
— Нет… — неуверенно ответил Симон, — полагаю, что задрал волк… но…
— Волк? — сурово спросила старуха. — Нечего наговаривать на безвинную тварь. Волк пришел ее оплакать. Ядзю погубил не волк — вурдалак. Ты ведь все искал вурдалаков, чужеземец? Так вот он — погляди, что он сделал с ней.
— Я не верю в вурдалаков, — устало сказал Симон.
— А зря. Ты не веришь в тьму? Человек становится упырем, когда ему непосильно нести свое, человеческое бремя. Вот он и выбирает себе судьбу полегче.
— Полегче? — переспросил Симон.
— Упырь творит зло, потому что иначе не может — как ветер не может не дуть, — он не ведает ни сомнений, ни угрызений совести.
— Что-то в этом есть, пожалуй, — согласился Симон. — А каков он с виду?
— С виду, — сурово сказала старуха, — он страшен.
— Почему же она пошла за ним?
— Он позвал, и она пошла. Никто не может противостоять его зову. А сейчас уйди, чужеземец. Нам нужно прибрать бедную девочку… Захочешь проводить ее, приходи завтра, в полдень…
— Хорошо, — сказал Симон. Он повернулся и пошел, спиной ощущая неподвижный слепой взгляд.
* * *
Он подошел к воротам замка — с гор спустился туман и защитное поле, атакуемое мельчайшими капельками воды, мягко светилось. Он открыл проход портативным разрядником и поднялся на крыльцо — изнутри пахнуло теплом и уютом обжитого помещения и легким, чуть ощутимым запахом плесени и тления, который не могли перебить даже ароматизаторы.
"Теперь это и есть наш дом, — подумал Симон. — Другого у нас не будет".
Он снял с плеча сумку с бесполезной аптечкой, разрядил лучевик и направился в лабораторию. Винер был там — при звуке шагов он поднял голову и спросил:
— Ну что?
— Разве ты не видел? — спросил Симон, укладывая аптечку в гнездо. — Я думал, вы повесили Наблюдатель над лесом…
— Видел, — согласился Винер, — но подробностей не знаю. Что с ней произошло?
— Она умерла, — коротко сказал Симон.
— Это я и без тебя знаю. Я спрашиваю — отчего?
— Понятия не имею.
— А что говорят в деревне?
— В деревне, — по-прежнему неохотно ответил Симон, — говорят, что это вампир.
— Я был прав, — в голосе Винера звучало чуть ли не торжество.
— Неизвестно. Это только разговоры, понимаешь…
— Если бы ее можно было исследовать… и впрямь ли из нее выкачали кровь…
— Нас убьют раньше, чем ты подойдешь к ней с анализатором.
— Жаль.
— Да, — сказал Симон, — жаль. Он помолчал, потом расстегнул нагрудный карман и извлек отуда пылающую нитку.
— Откуда эти бусы, Винер?
Красные блики упали на лицо Винера, и тот непроизвольно прищурился. Потом спокойно сказал:
— Это мои. Я ей подарил. Попросил Наташу, она сделала… задала программу синтезатору…
— Ara, — тихонько сказал Симон.
— Это же углерод, — Винер превратно истолковал его восклицание, — возни всего на пять минут. А она любила украшения, Ядвига.
— Они были у нее в руке.
— Надо же…
Симон вздохнул.
— Ладно, пойду, доложусь. Что говорит Коменски?
— Говорит, предпочел бы перебраться к Лагранжу на равнину — ему все это не нравится.
— Кому нравится, — горько пробормотал Симон.
…Оливия встретила его в коридоре. Казалось, она стоит тут уже вечность, неподвижная, точно замковая статуя, прижав под грудью узкие белые руки. "Да она ждет меня!" — подумал Симон.
— Я дежурила на Наблюдателе, — сказала она. — Эта девушка…
Симон неохотно сказал:
— Да…
— Мне так жаль, Симон…
— Мне тоже…
— Что же ты теперь будешь делать?
— Ничего. Завтра пойду на похороны, — он горько усмехнулся, — Я же вроде как этнограф, разве нет? А этот обряд мы еще не видели.
Коридор тонул во тьме — молчаливые фигуры в нишах, казалось, таращились на них каменными глазами, утопленными в черные провалы глазниц.
— А ведь когда-то здесь, в замке был музей, — сказал Симон, — забавно, правда? Она недоуменно посмотрела на него.
— Почему — забавно?
— Ну… Сначала и впрямь логово какого-то захудалого графа, потом сюда водили туристов — полюбоваться на вид, открывающийся с галереи, и проникнуться духом эпохи. Помнишь, Наташа говорила, как экскурсоводы им травили байки про призрак старого графа, который, скрежеща зубами и берцовыми костями, в ветхом саване обходит помещения… Теперь тут поселились мы. Тоже в своем роде привидения…
— Не вижу тут ничего забавного, — сухо сказала Оливия. — Послушай, Симон… эта девушка — ее правда задрал волк?
— Нет.
— Кто же это?
— Не знаю.
Холод каменных статуй проникал в него…
— Это что-то… выше моего разумения… что-то страшное… Они же когда-то… просто придумали все это… ради смеха, чтобы позабавить туристов… а теперь…
Внезапно он обнял ее и притянул к себе со страстью, которой минуту назад и не ожидал от себя. Зарывшись лицом в ее пышные волосы, ощущая под ладонью теплую живую плоть, он прошептал:
— Помоги мне! О, помоги…
* * *
— Ты на похороны? — спросил Гидеон. Симон молча кивнул.
— На тебе лица нет. Что ты так расстраиваешься, скажи на милость? Боишься, что Винер оказался прав?
— Да, — сказал Симон, — боюсь…
— Бойся, не бойся, это не изменит существа дела. Если Винер и впрямь нашел кого-то…
