Гестаповец был из доверчивых и наивных. Он не привык, что его обманывали в этом кабинете. В таких кабинетах не обманывают, это нарушение незыблемого ОРДНУНГА – знаменитого порядка Великой Германии. В таких кабинетах положено умолять о прощении и снисхождении. И с английскими диверсантами он дела иметь не привык, как-то все больше попадались разносчики пораженческих настроений и злобных слухов. Поэтому он отдал приказ, и Лаврушина освободили от наручников.
– Вот, – Лаврушин нажал на клавишу «клавесина».
Из недр игрушки вырвался необычно мощный скрежещащий звук. Солдаты у выхода сжали автоматы и подались вперед.
– Спокойно, – Лаврушин нажал еще на три клавиши, выжав из «клавесина» жуткую мелодию.
– И вот, – он нажал на следующую клавишу и схватил за плечо Степана.
– Пристрелите их! – заорал гестаповец.
Но было поздно.
В воздухе возникла воронка. Она засосала друзей.
Тьма.
А потом застрочил автомат…
* * *
Точнее, строчил не один автомат.
Строчило их много. Строчили они ожесточенно. Строчили со вкусом.
Лаврушин упал на землю и вжал голову в плечи. Вовремя. Над ним по бетону забарабанили пули, они с визгом рикошетили и со стуком били в мусорный бак сбоку. Ревели моторы скоростных автомобилей, визжали колодки.
Звуки выстрелов и моторов отдалялись.
– Вставай, – наконец сказал Степан.
Чудом одна из пуль угодила в кольцо между его браслетами, лишь слегка оцарапав коду, так что сейчас руки Степана были свободны.
Лаврушин встал, отряхнулся и огляделся.
Местечко было нисколько не лучше содрогающегося от бомбардировок Берлина.
– «Сельва», – не веря своим глазам произнес Лаврушин.
– Какая «сельва»? Мы не на Химендзе. Это Гарлем!
Замусоренная, заваленная ржавыми кузовами, заставленная допотопными машинами улица была прямая и длинная. Восьми-девятиэтажные дома сталинского типа были загажены, исписаны, изрисованы похабными картинками. Это были идеальные трущобы. Куда не кинь глаз – везде негритянская шпана, одетая вызывающе дико и непристойно, позвякивающая металлическими бляшками, красующаяся разноцветными – красно-зелено-синими, прическами. И у каждого в руке или дубина с гвоздями, или автомат «Узи», или просто нож. Такого сброда и в таких количествах друзья не видели даже в «сельве». Никто не скучал без дела, все чем-то занимались. Одни дрались. Другие ширялись наркотиками. Третьи кого-то с криком насиловали. Четвертые – резали.
– Бежим! – крикнул Лаврушин. Он моментально врубился, что дело пахнет керосином. А оно пахло именно им.
Они бросились в пустой переулок, перемахнув через парочку спящих в коробках бомжей.
И вовремя. Шпана вся как по команде позабыла свои заботы, сорвалась с места и устремилась в погоню.
– Улю-лю! – орали уличные бандиты на чистом американском языке.
– Убьем тварей!
– Надерем белым задницу!
– Скормим ублюдков собакам!
– Оттрахаем!
Шпана попалась разговорчивая. Но орали негры куда лучше, чем бегали. Намеченных ими жертв, будто в подарок свалившихся с неба, гнал вперед ужас перед мучительной гибелью.
– Нате, суки, мать вашу, – ор становился все громче, и на него наложился грохот выстрелов.
Били стрелявшие косо и криво. В результате пули всего лишь достали двоих бандитов.
Друзья с приличным отрывом вырвались из тесного переулка в другой – еще более узкий, грязный, вонючий.
Долго так мчатся они не могли.
– Лестница, – крикнул Лаврушин.
Они быстро вскарабкались по пожарной лестнице. Взбесившаяся толпа тупо промчалась внизу, ни один не додумался поглядеть вверх.
Друзья взобрались на металлическую, гулко гудящую под ногами крышу. Прошли по ней. Теперь внизу была другая улица.
И здесь было еще веселее.
– Я размозжу ей голову! – орал отвратительно толстый, с колышущимся, вываливающимся из майки жиром тип на балконе соседнего дома. Он сжимал лапой шею изящной красотки и тыкал бедняжке в спину огромным пистолетом.
– Сдавайся, Горячий Ник, ты окружен! – орали в мегафон полицейские.
Копов было как муравьев в муравейнике. Они прятались за десятком полицейских машин, стоящих полукругом внизу.
– Полижи мои пятки! – весело орал бандит. – Я размозжу ей голову, если через пять минут не будет вертолета и миллиона долларов.
– Будь благоразумен, Ник!
– Я убью тебя, лейтенант! Я убью эту кошку! Я убью всех, ха-ха! – зловеще орал толстый, и его голос звучал как усиленный мегафоном.
– Нам здесь делать нечего, – сказал Лаврушин.
Друзья прошли по крыше дальше. И спустились по пожарной лестнице в безлюдный двор-колодец, в котором стояло две автомашины.
– Из огня да в полымя, – сказал Степан, вытаскивая сигарету из пачки «Мальборо», которую в последний момент прихватил со стола эсесовца.
– Где мы? – жалобно спросил Лаврушин.
– Добро пожаловать в Голливуд.
– И что?
– В мир маньяков и гангстеров.
– Ляпота-а…
Хлюп – с верхнего этажа выпало женское обнаженное тело, с мокрым хлопком промяло крышу машины и задергалось в конвульсиях.
– Дела-а, – протянул Степан.
* * *
Они шли по улочке, заселенной бесполезными бомжами, все как один спящими под газетами. Асфальт был покрыт ковром из бумажек, гнилых фруктов, объедков. Шпарило вовсю летнее жаркое солнце, высвечивающее безжалостно все изъяны донельзя запущенного и загаженного города.
Выдалась небольшая передышка – уже пять минут на их глазах никого не убивали и не насиловали.
– Как мы сюда попали? – осведомился Степан, ковыряя подобранным ржавым гвоздем в замке браслета от наручников. Гулять с такими украшениями было бы опрометчиво.
– Вот, – Лаврушин потряс «клавесином», который сжимал в руке. – Он открыл дверь в иной мир.
– Так давай, жми опять, – в голосе Степана ощущалось раздражение. – И смываемся отсюда.
– Ничего не выйдет. На меня что-то нашло. Какое-то откровение. Я знал, какая мелодия откроет дорогу.
– Предрассудки, – Степан откинул прочь браслет и потер руку, на которой была глубокая красная вмятина от железяки. – Жми – и все.
Лаврушин послушно нажал на клавишу. Звук был скрежещущий, продирающий до костей. Вокруг все заходило ходуном. Дома закачались. Кончился воздух. Тонко рассыпался звон, будто разбили разом все стекла. У друзей возникло ощущение, что они сами сейчас разлетятся на мелкие кусочки.
Кончилось все через секунду. И вовремя. Продлись этот раздрай еще чуток – и друзьям бы конец.
– Дела-а, – Степан вытер со лба пот, видя, что никуда они не переместились.
– Понял, что просто так эту штуку нельзя трогать?
