Бэйл, а вы ведь его бросили… Подумай об этом. Да, я знаю – вы оба, ты и Оби-Ван считаете его… своим врагом, но это не повод… я сама хочу разобраться во всём. И разберусь. Может быть ещё не поздно…
Поздно, Падме, поздно...
Нет! – она встала, собираясь уходить.
«Странно. Ни слёз. Ни истерики. Ни обвинений. Простая констатация фактов и отрешённо-усталая готовность к действию. Что это?».
Падме!
Она остановилась. Он молчал и смотрел на неё. Тонкий бледный профиль в обрамлении тёмных полураспущенных по плечам кос в неверном свете ночника. Нереальное, воздушное, потустороннее существо. Ангел или… уже призрак?
Падме, ты же знаешь – одно твоё слово и…
Не надо, Бэйл. Не начинай снова. Я знаю… всё знаю.
Он – чудовище!
Ещё один долгий взгляд. Утвердительный кивок.
Да, Бэйл. Пускай будет по-твоему, но… - она тряхнула косами и с какой-то совсем уж – по мнению Органы – дикой гордостью постановила. – Значит, я люблю чудовище.
И бесшумно выскользнула за дверь, оставив Бэйла в глубоких и совершенно нерадостных размышлениях.
* * * * *
Глубоко за полночь в кабинете вице-короля Альдераана продолжал гореть свет. Косые тени лежали на тёмном ворсе ковра, выбиваясь в безлюдный коридор сквозь небрежно приоткрытую дверь. Приглушенный свет лампы, стоящей на низком столике, едва освещал глубокое кресло, неподвижно сидящего в нём спиной к двери человека и полупустую бутылку коллекционного вина – впрочем, бокала видно не было – напротив непосредственного хозяина кабинета.
Бэйл думал, и мысли его становились тем мрачнее, чем чаще взгляд обращался к старинному альдераанскому пейзажу на одной из стен комнаты. В стене за картиной Органа устроил тайник. Ничего особенного... Документы, наличные, акции нескольких крупных предприятий, кое-какие фамильные драгоценности и – среди прочей чепухи – старый кореллианский бластер, потёртый, но всё такой же опасный.
Альдераанец, не глядя, протянул руку к бутылке, отхлебнул прямо из горлышка, прицелившись, отправил в переполненную пепельницу бренные останки очередной сигары. Как глупо и невнятно всё вышло… Наивно было надеяться… Бэйл взболтнул содержимое тёмно-замшелой ёмкости: «Эдак и напиться недолго… С горя…». Невесело ухмыльнулся… вспомнил…
…По истечении трёх месяцев со дня мустафарской трагедии Органа возвратился на Альдераан. Возвратился без предупреждения, глубокой ночью и тут же вызвал Кеноби в свой кабинет.
Что за спешка, Бэйл?..
…Тогда Кеноби напился. Впервые в жизни. И сразу, что называется, «в стельку». Альдераанское вино хорошей выдержки вообще вырубает на раз, а уж помноженное на невероятное напряжение прошедших месяцев… И взахлёб, пополам с пьяными слезами, выложил Бэйлу всю долгую историю обивановых «тридцати трёх несчастий». Теперь к этому списку прибавился ещё один пункт. Который, собственно, и стал последней каплей в череде обрушившихся на Галактику и Оби-Вана, в частности, злоключений.
Нет… не так… сперва на Оби-Вана, а уже потом – на Галактику… именно в такой последовательности.
И убитый горем и винными парами джедай устало уронил внезапно отяжелевшую голову на руки, уткнувшись носом в столешницу. Органа, молчавший всё это время, давая Кеноби наконец выговориться, поднялся. Перетащил неудачливого экс-хранителя мира и спокойствия в Галактике на диван. Распахнул ведущие на балкон двери, впуская в комнату запахи и звуки ночного парка…
- Он жив…
Он вздрогнул, сразу поняв о ком речь, а потом как-то сразу постарел, нахохлился, ссутулился.
Вот оно.
То, чего он боялся. Что предвидел. Что начал ощущать почти сразу после того злополучного дня. И чему сопротивлялся, не желая пускать это знание в сердце, в душу… Куда ещё там?..
Ну да… конечно… в совесть…
Где-то там за звёздами чья-то очень близкая и далёкая одновременно душа отчаянно цеплялась за жизнь…
Надежда?
Жив?
Радость?
Жив?
Отчаянье?
Жив?
Страх?
Что с вами, учитель Кеноби!!!
Это уже Органа. Трясёт его за плечо.
Что?
Он смотрит растерянно по сторонам, а в голове никак не укладывается… А потом – озарением – ЧТО ЖЕ Я НАТВОРИЛ?!
Что с ним?
Ммм… А что бывает с людьми, если их искупать в лаве по самые уши?
«КАК? ОН? ВЫЖИЛ?»
Вероятно, вопрос этот отпечатался на белом его лице – ему ответили:
Не тешьте себя глупыми надеждами, мастер-джедай, не надо… Лучше бы он умер. Для него же – лучше. Ибо сейчас он более машина, чем человек…
Слова отпечатались в его сознании чёрными буквами некролога.
Более машина, чем человек… - прошептать… повторить… выучить наизусть…
Он УЖЕ был машиной, Кеноби, - взять из протянутой руки полный бокал. – Умной, коварной, сложной машиной под началом Палпатина. И был бы ею и дальше. И будет. Вы сделали всё, что могли.
Был?
Прошедшее время, сослагательное наклонение… Никогда не замечал, как ловко заставляют они – эти странно неживые слова – замолчать единственно справедливого судью – собственную совесть… И снова – память. Это ведь от НЕГО – живые и неживые слова. Он всё мерил собственными ощущениями, каким-то первобытным чутьём на жизнь и… не-жизнь? Может быть, это и есть – Сила?
Более машина, чем человек… - прошептать… повторить… выучить наизусть…
Чрезвычайно мстительная машина, Кеноби.
Не просто страх – панический ужас, когда волосы становятся дыбом, а между лопаток струйкой стекает холодный пот…
… А потом… потом он валялся в болоте… в ногах у Магистра Йоды… и также твердил… сам для себя:
Более машина, чем человек…
А на руках – тёплый тяжелый свёрток. Сын Избранного…
… Почти год – в болоте… в трясине…
Почему я? За что?
Судьба это…
Мастер?
Ммм?..
Почему вы здесь?
Судьба это…
А я?
Опять ты…
Но я летел на Татуин! Я был уверен, что лечу на Татуин! Почему я тогда оказался в этой луже?!
