медом не казалась.
Найти бы того, кто решает, что должно и чего не должно мне казаться, поймать и отделать так, чтобы мать родная не узнала!
И еще я видел человека, очень странного человека, и мне до боли непонятно было, что он делает на болоте, битком набитом пиявками и зубастыми пастями. Он не проваливался, не тонул и, кажется, улыбался. Темен и смутен был этот человек, скорее силуэт, чем объемная фигура, и к его подбородку была приделана эспаньолка, как у Вени. Но то был не Веня.
Глава 2
Белая чайка, черный человек
Что такое пять веков для нашей Галактики?
Правильно, ничто. Ну почти ничто. Даже рисунок созвездий толком не изменится. А уж внешний наблюдатель вообще не заметит никакой разницы.
И пусть космическая пылинка по имени Земля намотает за это время пять сотен оборотов вокруг довольно тусклой желтой звезды – это ничуть не меняет дела. Пылинкам вообще свойственно суетиться, и чем мельче пылинка, тем сильнее ее тянет поучаствовать в общем мельтешении. Она и сама шустрит, и других пинает: двигайся! Живи здесь и сейчас! На всю катушку!
Это резон. Особенно если забыть, что ты сам мельчайшая пылинка, ползающая на пылинке покрупнее – Земле, принять постулат о достижении твоими потомками безграничного могущества и без всяких оснований присвоить себе титул пупа и потрясателя Вселенной.
Люди это умеют. Им не с кем сравнить себя. На острове, населенном единственным человеком, этот единственный – царь. И такой подход приносит плоды: вон куда шагнуло человечество за ничтожный срок – к звездам! Оно захватывает для себя бесхозные миры, оно стремительно расширяет свой ареал и когда-нибудь обживет всю Галактику, если его не остановят извне или не иссякнет запал внутри. Впрочем, до этого еще далеко. Пока же переключим внимание с одной планеты-пылинки на другую, дадим ей мысленного щелчка, чтобы побежала по орбите в обратную сторону, и отсчитаем примерно пятьсот оборотов.
Сделали? Сделали. Теперь возьмем сильную лупу и начнем следить.
В один ничем не примечательный апрельский день 200… года…
Стоп. Прервемся, пока не разогнались. Некоторые думают, что апрель – это четвертый месяц года, и до некоторой степени они правы. Но тому, кто глубже проник в суть вещей, ясно иное: апрель – это климатическое недоразумение. Хуже того, это климатическая насмешка над человеком. То пригреет солнышко, и размякшему прохожему мнится, что он живет в лучшем из миров, то исподтишка налетит клубящаяся серая муть, утопит город, завоет в переулках, нашвыряет в морду и за воротник мокрого снега. Терпи, человече! Думаешь, в сказку попал?
А хоть бы и так. Сказки ведь тоже бывают разные.
И хочется человеку уже не мурлыкать неслышно, подставляя солнышку бледное лицо и улыбаясь во весь рот неведомо чему, а хочется ему в лучшем случае напиться, в худшем же – удавиться или, скажем, влезть куда повыше да и спрыгнуть оттуда раскоряченной лягушкой, чтобы хлоп – и амба!
Итак, в один ничем не примечательный апрельский день некий молодой человек астенического телосложения стоял у перил косо переброшенного через Москву-реку пешеходного моста и смотрел вниз, туда, где в сморщенные ветром воды валились с неба серые неопрятные хлопья. Валились они также за воротник дешевенькой куртки молодого человека, на что он не обращал никакого внимания. Лицо молодой человек имел узкое, скорбно-задумчивое, глаза желто-зеленые, как у кота, а рыжевато-соломенную бородку, оставленную лишь на самом подбородке одиноким островом, – короткую, редкую и в целом неубедительную. Облик дополняли длинные волосы, собранные на затылке в хвост, и серьга в левом ухе. Словом, классический интеллигентный вьюнош, доросший до вопроса о цели и смысле бытия, поискавший там и сям ответ на данный вопрос и не нашедший его, а следовательно – без пяти минут самоубийца.
Кто же еще потащится в такую погоду через пешеходный мост не по стеклянному коридору, проложенному от берега до берега вроде оранжереи для теплолюбивых овощей, а снаружи, возле самых перил, где и проход-то не разрешен? Только тот, кому уже все безразлично и наплевать на весь мир.
Однако молодой человек не плевал в зябкую морщинистую воду. Он настроился дождаться проходящей под мостом баржи и ждал ее стоически, без ропота терпя непогоду. Напоследок ведь можно и потерпеть, верно?
Способы лишить себя жизни многочисленны и разнообразны. Яды – это, скорее, женское. Вешаться – мучительно, не говоря уже об отъявленно мерзком зрелище, каковое представляет собой удавленник. Топиться попросту не хотелось. С выстрелом себе в висок молодой человек в сущности готов был примириться, но отродясь не имел огнестрельного оружия и не собирался предпринимать каких бы то ни было попыток заполучить его. Дольше всего он обдумывал вариант с горячей ванной и бритвенным лезвием, однако, во-первых, этот вариант тоже казался не вполне мужским, а во-вторых, здравый смысл говорил о высокой вероятности испугаться и прекратить суицид. Оставалось падение с высоты.
Полет с крыши не устраивал: было страшно. Несколько дилетантских попыток научиться наслаждаться страхом не дали результата. Внезапно блеснула мысль: а ведь падать в воду не так жутко, как на асфальт или, скажем, на чью-нибудь припаркованную возле дома машину! Пустив корни, мысль дозрела: падение в воду в принципе годится, но полной гарантии не дает. А вот упасть, желательно плашмя, на палубу проходящей под мостом порожней баржи – это совсем другое дело. Во-первых, не так страшно, поскольку сохраняется иллюзия прыжка в реку, а во-вторых, железо баржи ничуть не мягче асфальта. Хлоп – и готово.
В-третьих, никто не виноват. Это ведь не броситься нырком под мчащуюся машину, после чего из водителя всю душу вытрясут, не говоря уже о незаслуженно причиненном душевном потрясении незнакомому и скорее всего ни в чем не виновному человеку. Речники, наверное, народ простой и на нервы крепкий – обругают придурка, чего тот, понятно, уже не услышит, сдадут тело полицейскому наряду на ближайшей пристани, наряд вызовет труповозку, тем дело и кончится. Минимум проблем.
Баржа, как назло, не шла, сколько молодой человек ее ни высматривал. Мутна и неуютна, а главное, пуста была рябая жидкая поверхность. Не наблюдалось на ней ни вожделенной баржи, ни прогулочного теплоходика, ни даже какого-нибудь завалящего буксира. Вообще никаких плавсредств. Возникла было гипотеза о еще не начавшейся навигации, побултыхалась немного в голове и сгинула, чуть только из-под моста вынеслась белая чайка на распростертых неподвижных крыльях. А ведь чайки – перелетные птицы. Значит, точно весна. И непрочный лед на Москве-реке еще когда сошел…
По какой-то причине
