Он ненавидел его. И любил её.
Теперь он мог себе в этом признаться.
Наверное, всё же любил. И потому ненавидел его…
Тупая давящая боль где-то за рёбрами. Впервые в жизни. Он привык ко всему. Научился всему. С воодушевлением играл в эту сложную и опасную Игру под названием Большая Политика. Он оставался чистым во всём этом тысячелетнем дерьме, ловко перекладывая ответственность на чужие плечи. Он приветливо улыбался на официальных приёмах и неофициальных банкетах, жал руки, лапы, щупальца, пил на брудершафт с их владельцами. А после – после громко обличал вчерашних союзников. Его оружием был его ум, его талант прирождённого оратора, его древняя кровь. Он лгал, изворачивался, плёл интриги, вёл переговоры. Сенат стал его вторым домом. Впрочем, он уже и не знал, вторым ли? Это была его стихия, его жизнь. Мир, в котором он родился, жил и в котором он умрёт.
И всё же он любил её. Восторженную смелую девочку в больших розовых очках.
Почему?
Кто знает…
Красива?
Да. Можно сказать – почти совершенна.
Умна?
Да. Только ум её идеально правильной направленности – порой заставлял не восхищаться, а раздражаться. Впрочем, красивой женщине иногда позволительно говорить милые безвредные глупости.
Нет… не то… Он просто любил её. Безо всяких «за что?» и «почему?». Как и тот… другой…
Он любил её. Он дал своё имя её дочери. И не только. Дочери того, кого он ненавидел.
Он любил её, а она держала идеально правильную дистанцию между ними.
Эта её проклятая идеальность! Идеальная жизнь, идеальная любовь, идеальная смерть, идеально разрушенная судьба!
Она была безмерно благодарна за помощь, но сердце её было на равном бесконечности расстоянии.
Ради неё он рисковал своей репутацией, положением в обществе, высокомерным снисхождением семьи его жены, жизнью, ситх возьми!
Он ЛЮБИЛ её.
А она… она предпочла уйти.
Он был спокоен. Спокоен исходя из многолетней привычки. И всё же…
Узорный брелок на тонком кожаном шнурке. Что он значил для неё? А для меня? Вечный источник её любви и моей ненависти.
Какая нелепость…
Он растерянно покрутил его в тонких сильных пальцах. Сжал кулак. Резко дёрнул.
Тишина взорвалась миллионом звуков. Со звоном покатился по зеркальному мрамору пола огрызок дерева.
Что?..
Не проси меня петь о любви
В эту ночь у костра,
Не проси называть имена –
Ты же понял все сам.
Не сули за балладу неспетую
Горсть серебра –
Все равно эту тайну я,
Странник, тебе не отдам.
Она умерла быстро.
Наверное…
По крайней мере, так говорят, когда хотят успокоить безутешно рыдающих у гроба родственников. Лицемерят, конечно… Врут зачастую…
Во благо.
Он не верил.
Нет… Никто и не знал почти, что она умерла. И никто не рыдал.
Слышишь – сказка лучом
По скалистым скользит берегам,
И Судьба затаилась,
Растерянно нить теребя.
Лишь холодные волны
Все так же бросались к ногам,
Только белые чайки
Носились, о чем-то скорбя.
Она уже была мертва.
Давно…
Ходила, дышала и вроде бы даже жила.
Вроде бы…
Так бывает…
Он так и не узнал – сама ли она сделала тот последний шаг в свою собственную неизбежность или всё же дрогнула на спусковом крючке его рука.
Он не хотел.
Он так и не смог бы выстрелить.
Он знал это.
Парализатор – вещь почти безвредная. Но…
Она уже была мертва, когда он, скатившись с прибрежных скал, на ходу сорвав с себя серый китель, долго нырял, шаря по дну в кровь разодранными о колючий прибрежный кустарник руками.
Менестреля крылатое сердце
Легко поразить...
И метался в лучистых глазах
Сумасшедший огонь.
Он стоял,
Без надежды ее полюбить,
Бесполезный клинок
По привычке сжимала ладонь.
Так бывает…
Случайность.
Та самая, которой – не бывает.
Оберег, вырезанный мальчишкой из обломка драгоценного, как вода на Татуине, дерева – на широкой, затянутой в чёрную кожу ладони рыцаря.
Никогда не будет…
И была их любовь
Словно пламя костра на ветру,
Что погаснет под утро
Под мелким осенним дождем...
Пусть когда-нибудь в песне счастливой
Поэты соврут,
Hо я знаю – лишь день, только день
Они были вдвоем.
Тонкий кожаный шнурок, намертво запутавшийся в цепких лапах морских трав.
Пропасть. Сожженный чёрный остов её последнего моста.
Может быть, она даже пыталась бороться за жизнь…
Или нет?..
А с рассветом их вновь развело
Перекрестье путей.
Он ушел, а ее через год
Забрала к себе смерть.
Как сказать – может, он даже
Помнил о ней,
Но о смерти ее даже я
Не смогу ему спеть.
- Бэйл, расскажи мне… - она улыбнулась вдруг, и неуместная улыбка эта заставила его крепче сжать под полой мундира чуть шершавый ствол старого кореллианского бластера. – Расскажи мне… как всё было на САМОМ деле.
Он смотрел на неё, а она видела – в его глазах – сомнение и досаду, зависть и ненависть, сожаление и любовь. И в этих обострившихся внезапно чувствах её всё то же – неизбежность. Может быть, это и есть – предвидение? Знать, что будет и не иметь возможности ничего изменить? Может ли человек жить с этим знанием и не сойти с ума? Или это уже – не-человек?
Твоя просьба равносильна смерти, Падме.
Я знаю…
А на сердце осталась туманом
Глухая тоска,
Только время поможет
Потерю и боль пережить.
Не узнать никому,
Как я мертвую нес на руках,
Потому, что об этом я песню
Не смею сложить.
Тишина взорвалась миллионом звуков. Со звоном покатился по зеркальному мрамору пола огрызок дерева.
Что?..
Менестрель… Живая легенда прошлого на альдераанских дорогах.
