из тел, чтобы не привязаться к боли. Мы обрастали оболочками тонких «я». Алло, алло! Я впервые услышал свой в голос в ячейке небесной телефонии. Недопонятый, покинутый, я продолжал трепыхаться в такелаже рангоутного дерева в марсианских катакомбах Фусана.
Мороз выпроводил в текучие воды полуострова приземленное кем-то облако. Я проснулся мальчишкой среди ночи, принимая в сердце вызревший туман желаний спящего города. Иллюзия была переполнена фантомами, одинаковыми картинками жизни. Стягиваемые горизонтальные линии рождавшихся намерений передавались в видео развертке с высокой чистотой.
Любой двухполюсной кадр превращался за сумеречной портьерой в «дурной» либо «добрый» сон, любой кадр подменялся необработанным сердцем шаблоном.
Воинство красной пыли просветил животворный свет. Углы его отражения делали голубой мерклую атмосферу. В блеклых окнах я искал патоген, плазму человеческой самозабвенно колыхавшейся свечи. Я вошел в совокупность наших видимых эфирных планов. Сквозь ледяную корку вспученного пинго я радовался ясным лицам одноклассников, тянулся к своей недосягаемой любви, как к Великому Аттрактору, игравшему с судьбами целых планет.
После конца
С эмпатией смотрела на меня жемчужная луна. Вместо наплаканного прилива, как если бы встряхнутый в бутылке, всколыхнулся океан, вскинулся вдали куполом вспененных брызг. Вихрастый колосс Дропенеры группировался в вышине для удара, готовясь снести двенадцать скалистых апостолов, рассчитывая поглотить целый материк. Я был сокрушен конечностью прямой, предчувствием растущей боли от синхронной гибели всего живого в земной колыбели.
Меня спасли влажные пальцы невозмутимой особы, тянущей меня назад. Я замкнулся в коконе своих перерождений, и если что-то и будило меня, то это было ощущение холода.
Знакомая отяжелела моим ребенком. Отправной точкой для моего отцовства было далекое студенчество. К моменту появления второго отпрыска, я был наупражнявшимся папашей. Желтогорячие дома отражали волны агрессивного ультрафиолета. Когда перестал тянуть живот будущей мамочки, я выкрал ее из клиники и поднял на вершину скалистой сопки, отмечавший свой золотой юбилей. Грязь разлеталась от привода колес. Я толкал крепко засевший джип, в то время как малышка невозмутимо квартировала в маминых апартаментах.
Ей перешла по наследству фамилия мамы, зато имя девочки стало производной от моей фамилии. Елизавета не разговаривала, не спешила в развитии. Нашим времяпровождением стали сочиненные мной аудиосказки, озвученные мультфильмы, проделанные на стиральной машине путешествия во времени. Вихри моего обожания протолкнули её по коридорам неверия, она смогла ощутить и принять присутствие необъяснимого. Надо сказать, что в год её рождения вся солнечная система преодолела область высоких энергий, вознаграждая восприимчивых людей особыми свойствами.
Лиза вышла за границы своей комнаты, лишила психолога и логопеда своего общества. Уходя в глубокие ночные странствия, она часто просыпала остановки в туалет, оказываясь в конце тоннеля в мокрой пижаме. Академически запущенной, не терпящей фальши, такой я запомнил Лизу до её переезда в Австралию, многие годы я чувствовал нашу связь. Человек выпадает из реальности при отсутствии желания взвалить на себя грузы, те, что цепляют его за земную сердцевину.
Моё прибытие в Мельбурн совпало с кульминацией весны в южном полушарии. Я обжег легкие ледяным дыханием арктического ветерка, расшурудил фиалковую россыпь джакаранды. Я пустился в прибрежный Принстон по великой океанской дороге, сокращая десятилетнее расставание скорейшим преодолением финальной сотни миль. Меня напрягал избыток аглицкого, так что даже в архитектуре просыпавшегося городка, в его названии стоял туман славного Альбиона.
Полноводный крик иссякал в мангровых зарослях, отправляя сброшенные зонтики эвкалиптов прямиком к океану. Худощавая, скуластая красавица потащила меня к воде. Кофе из термоса, тосты с веджимайтом. Мы завтракали под охраной остроконечных глыб, на гладком песке. Обнявшись с накатом волн, мы укрылись в Гремячей Пещере. Кристальная музыка морского органа, усиленная реверберацией эхо вернула нас в первобытную темноту, изгнанную из круга времени.
— Какая скорбь охватила вселенную? — спросил я просто о сложном.
— Они посчитали нас бесполезными, паразитарными, пап.
Блуждая по вселенной в обмене тел, планет, мы больше не даём плодов. Побеждая болезни, мы не излечились от главной, от духовной недостаточности. Нет такого муравья, который бы любовался окрестностями с горки своей колонии, нет такого человека, который бы прожил тридцать тысяч дней как один.
— Вспомни свой сороковой день рождения в центральном парке, коллизии метавших искры машин на автодроме, мои глаза цвета неба.
— Вспомни свой десятый день рождения, отца, отвоевавшего тебе первый заезд на том же автодроме. Донеси ощущение небесной синевы до моего рефлектора. Это и будет рассветом последнего дня.
В этом призыве слышалось предзнаменование вечного пути. Мы протопали по каменной радуге моста маршем солдатиков и свесили ноги с Лондонской Арки.
В аэропорту мы заручились обещанием быть вместе до конца своих дней. Я поднялся в воздух и открыл послание дочери.
— Милый папочка, мы вместе покидаем эту землю….
Почернела под нами облачная масса, озарялись яркими вспышками, выросшие воронки. Самолет покинул плотные слои воздуха, нарушая отведенные коридоры, эшелоны. Я надел кислородную маску и с волнением вернулся к чтению.
— Милый папочка, мы вместе покидаем эту землю. Я не хотела, чтобы ты видел, как погибает моё тело, как уходит мама. Наблюдай за разрушением этого мира сверху. Так будет лучше. Спасибо, что дал мне жизнь, помог обрести истину!
Мне оставалось минут пять, без чувств пребывали многие пассажиры. Я прильнул к иллюминатору. За бортом в густой синеве, как прежде, сияло лучистое солнце. Я узнал ту самую вечность, напряг руки, готовясь обнять летящую ко мне девочку.
Я отчетливо осознавал себя вне земли. Без слов я понимал землянина, с которым питал корабль, отторгал инородность его тела, противился трансферазе реставрировавших меня клеток. За его бородой скрывался узнаваемый овал лица. Привыкшие осуждать меня глаза горели абсолютной любовью. Сорвав сковавшую нас обшивку, мой мальчик обрек нас на дрейф по черной реке. Мы снова плыли в одной лодке.
Математическая матрица привязала к календарю развитие сценарных конфликтов, совместив в одном уравнении логику саморазвития и саморазрушения землян. Протонные протезы денатурированных спиртом ДНК производили прагматичных детей. Крик прорвавшегося на свет малыша заглушил скрипы беспризорных домишек, поселив в меня бремя семейной ноши. Морозным утром я прижимал к себе спящего сына, усаживался на картонку и катил его в предрассветное зарево по обледенелому треку. Играя серьёзную роль, я прятался за спиной ребенка, разбиравшего новый мир на иконки и модули.
«Рассудительный старичок» легко переходил на следующий уровень игры. Видя себя виртуальным персонажем, он поднимался до сознания руководившего им «ментора мира», во фракталы верхних материков, высших сознаний. Накануне Дня знаний сынишка выстирал тряпичного далматинца, напачкал ему новые пятна, считывая вложенное в него обожание. Вся Земля
