— Просто так взяла — и ушла? В военное время? — Я был удивлен. — А как же Родина?
— Родина сейчас сильна как никогда. Моя помощь ей уже не требуется. Вдобавок у меня уважительная причина.
— Причина?
Риши посмотрела на меня грустными глазами.
— Ранение, Александр. Я же была ранена, ты помнишь?
Конечно, я помнил. Точнее, вспомнил только что.
— Да… Переломы… Кажется, сотрясение мозга, да? — Несмотря на все старания, соображал я по-прежнему плохо. Попробуй-ка посоображай после этой муромской водки на березовых почках. Градус вроде бы тот же, что у нашей, земной «Столичной». А эффект— термоядерный…
— И сотрясение тоже. Осколок порвал мне грудь. Рана была вот такой. — Разведенными указательным и большим пальцами Риши показала, какой именно. — Едва заклеили.
— Но теперь ведь все в порядке?
— Теперь все в порядке, — эхом повторила Риши. — За исключением того, что теперь у меня правое легкое — клон…
— Гм… Значит, Ферван солгал?
— Думаю, он способен на это, — отозвалась Риши.
«Да он вообще способный парень, — подумал я. — Только зачем ему было это вранье? Чтобы втереться ко мне в доверие? Чтобы облегчить вербовку в ДОА?» Тема была интересной. Но несвоевременной.
Занавеска отошла в сторону. Показалась румяная мордашка Забавы. Глаза официантки лучились плохо скрываемым любопытством.
— Чего-нибудь желаете? — спросила она. Я вопросительно посмотрел на Риши.
— Я бы выпила… Например, водки.
«А Риши времени зря не теряет. В «Чахре», помнится, крепче сухого вина ничего не употребляла».
— Прекрасно. Значит, еще одну стопочку, — подытожил я.
— Закуски не надо, — добавила Риши. Мы выпили за встречу.
Но легче нам от этого не стало. Наоборот, водка лишь усугубила неловкость. Впрочем, если бы спиртное и впрямь снимало все проблемы в общении с Другим, как обещает знаменитая водочная реклама с пляшущим зеленым осьминожиком, Великораса уже давно превратилась бы в Расу Галактических Алкоголиков. Ведь что, если так подумать, представляет собой война? Не что иное, как энергичную попытку наладить беспроблемное общение. Хоть бы и ценой уничтожения собеседника.
Мы с Иришкой сидели молча. И друг на друга не глядели.
Я думал о том, что вроде бы знакомы мы совсем недолго — около года. А кажется — всю жизнь. Я вспоминал «Чахру», кадета Пушкина, прошедшего боевое крещение на Наотаре и от этого крещения совершенно охреневшего. И двух улыбчивых девушек-офицеров Иссу и Риши, которые распевали свои клонские песни про ордена, которые дают «не за курорты», прямо на солнечном пляже. Мы сидели в кино, мы ходили на танцы, лопали мороженое и любовались бархатными звездами… Я признавался в любви Иссе, а Риши признавалась в любви мне. Ну а Коля Самохвальский блистал своей невероятной эрудицией… Коля-Коля, ты-то хоть жив? Было ли это все на самом деле, а может, просто пригрезилось мне, а?
Возможно, Риши думала о том же самом.
По крайней мере то, что сделала она спустя минуту, можно было принять за попытку ответить на вопрос: «А было ли?»
— Вот, кстати, я тут привезла одну вещь, — сказала она и принялась рыться в своей просторной, неженской какой-то сумке на широком кожаном ремне. — Вот!
Риши протянула мне бумагу, густо залепленную радужными печатями.
Бумага выглядела очень официально. Бумага была клонской. И каракули на ней были типично клонскими — грозными, как кольца бесконечного питона-людоеда.
— Что это?
— Из Комитета по Делам Личности.
Название показалось мне смутно знакомым, вдобавок — каким-то образом связанным с Иссой. Моя душа насторожилась, сжалась вся, словно морская свинка, в розовую попу которой — с целью эксперимента — вот прямо сейчас пытливый школьник вставит электрод…
— Комитета? — переспросил я, рассеянно разглядывая бумагу. — Извини, но здесь написано по-вашему. Ни черта не разберу.
— Ох, конечно же! Сейчас. После Х-перехода я совершенно бестолковая! — Смуглые щеки Риши залились краской. — Сейчас переведу.
Она вскочила со своего места, села рядом со мной, положила на свои колени бумагу и монотонным голосом судебного заседателя прочла:
— Сим удостоверяется, что заявление о вступлении в брак, поданное в Комитет гражданином Российской Директории ОН Александром Ричардовичем Пушкиным и гражданкой Великой Конкордии Иссой Нади Дипак Гор за номером таким-то от такого-то числа считается недействительным в связи с убылью последней.
«Вот, оказывается, сколько у Иссы было имен… И какая-то Нади… И какая-то Дипак… Как я только раньше всего этого не знал?»
— С убылью? — кисло спросил я.
— Да, здесь так написано… Может быть, я не совсем правильно перевела, — замялась Риши. — Но ты, наверное, понимаешь, что здесь имеется в виду смерть.
— Я понимаю, что смерть. Просто слово какое отвратительное — «убыль».
«А впрочем, чего тут отвратительного, если разобраться? Была Исса Гор на этом свете. И убыла. На тот».
— И подпись, — продолжала Риши, проведя пальцем по самой нижней строке. — Заместитель председателя Комитета Гривасп Курдсикх.
— Спасибо, Риши, — одними губами сказал я.
— Не за что, — как ни в чем не бывало отвечала она. Странное дело, но Риши либо не понимала, что каждое напоминание о погибшей Иссе заставляет мою душу сжиматься от боли, либо не хотела этого понимать, либо… Либо все она понимала. Но считала, что доставлять мне эту боль — ее непосредственная обязанность. А может, все дело в том, что пехлеванов и заотаров с младых ногтей учат относиться к душевной боли как к Учителю, который ведет их сквозь тьму невежества к Знанию — по крайней мере так объяснял Кирдэр. И тогда получается, что Риши вовсе не мучила меня. Но учила… Эх, учительница первая моя, Риши Батьковна!
— Это тебе. — Риши положила бумагу мне на колени. — Теперь ты совсем свободен. Можешь найти себе другую девушку. И жениться на ней.
— В общем, мне еще с «Яузы» очевидно, что я свободен. — Свои слова я сопроводил горькой усмешкой. — Но только вот незадача: девушки нет, жениться мне не хочется… И вообще… Война!
Наконец в крупных миндалевидных глазах Риши засветилось что-то похожее на неподдельное человеческое сострадание. Она положила свою белую, хрупкую руку на мою волосатую, немытую ручищу. И, кротко вздохнув, умолкла.
Признаться, этот ее жест мне понравился. Была в нем какая-то материнская, особенная нежность. А может быть, и не материнская нежность там была?
Мою голову посетила очередная догадка.
«А вдруг она приехала сюда и привезла эту бумагу потому, что рассчитывает меня на себе женить? Мало ли что у нее в голове? Ведь это она, Риши, кричала тогда, на «Яузе», что заставит себя полюбить? Может быть, час настал, и вот прямо сейчас меня начнут заставлять?»
