– Вот что, Рихтер наш ненаглядный. Бери свою штуковину и наяривай, – Степан сунул в руки Лаврушину «пианино».
Тот сел в кресло. Взял инструмент. Пальцы дрожали и не слушались.
– Ну же, – прикрикнул Степан, прислушиваясь к шуму в холле.
Лаврушин тронул одну клавишу. И в воздухе будто натянулась тонкая струна. Одно неосторожное движение – она удавкой захлестнет горло присутствующих, бритвой рассечет их.
Лаврушин отдернул палец.
Степан нервно тер руки. Он присматривал тяжелые предметы, которыми можно встретить гостей.
Не обращая внимания на посторонние страсти, хозяин щетки начал тереть ковер, попутно уведомляя:
– А в разобранном виде чудо-щетка может служить для нарезки фруктов и приготовления коктейлей…
В холле послышалось, как раздвигаются двери лифта.
– Они здесь, – прошептал Степан.
– Не мешай, – отмахнулся Лаврушин.
Он тронул еще одну клавишу. И послышался отдаленный гром, будто проснулась весенняя первая гроза.
– Давай, Лаврушин, давай.
– Я сейчас устрою тут такую катастрофу, если будешь под руку орать.
Степан прислонился ухом к входной двери. Услышал шаркающие шаги. Отскочил, когда на дверь надавили:
– Ну же, Лаврушин!
Еще одна клавиша. Тут даже хозяин чудо-щетки очухался. Он удивленно посмотрел на постояльцев и начал испуганно вжиматься в стеночку, понимая, что здесь сейчас что-то начнется.
Еще одна клавиша.
Ветер по комнате…
С треском вылетела дверь номера. Ввалилась собака. Огляделась. Прыгнула на Лаврушина.
И тот нажал сразу три клавиши…
– Успели, – только и прошептал он…
* * *
– Дон Хуан, подлый обманщик, как мог ты истоптать мою душу?!
– Хуанита! Я с детства любил одну тебя. Я страдал. Я не видел отклика в тебе. И моя черная душа озарилась адским пламенем злобного томления.
– Что сделала я тебе, о, притворщик?
– Я хочу овладеть тобой. Не только телом, но и чувствами. Я хочу, чтобы ты ползала у моих ног.
– Нет, нет, нет!
– Тогда ты никогда не узнаешь судьбу твоего отца.
– Так это ты, коварный, похитил его?
– И не узнаешь, кто была твоя мать.
– Ах, мне незачем жить.
Брык – дама грохнулась в обморок – прямо на охапку прелых листьев, рядом с которой весело журчал ручеек.
Одетый в темное сухощавый, жилистый усатый негодяй лет тридцати зловеще захохотал и подхватил обмякшее тело.
– Я бы скормил тебя собакам, если бы не любил так пламенно, – воскликнул он.
Разговор был на испанском.
Взвалив тело на плечо, негодяй пошел в лесную чащу.
– Э, брат, куда девушку поволок? – спросил Степан по-испански.
Тут он не выдержал. Невмешательству есть какие-то пределы. Память прошлой жизни взыграла. Вспомнил институтскую добровольную народную дружину. Засучил рукава. И приготовился въехать искусителю в ухо так, что тот не встанет. А в ухо Степан бить умел. Ладонь – что лапа медвежья.
– А? – обернулся к нему злодей. – О, Хуанита моя! Я мечтал об этом сладостном миге всю жизнь. И я не дам никому встать на пути к своей темной мечте.
Он вытащил из кармана револьвер и выстрелил.
Степан едва успел нырнуть за голый, с неопрятно свисающей корой ствол дерева. Полетели кусочки древесины, выбитые пулей.
– Ха-ха-ха, – гнусно засмеялся злодей, и скрылся в тропических зарослях.
Лаврушин потер спину – он хорошо врезался ей о корягу, когда очутился в этом мире. Поднялся. Огляделся.
– Это еще что за Муромские леса? – спросил он.
Вокруг был густой лес. Чуть в стороне шла узкая дорога, больше походившая на тропу, но со следами шин.
– Латинская Америка, – предположил Степан, вспоминая широкополую шляпу на злодее Хуане.
– Пошли по дороге. Куда-нибудь да придем.
И действительно пришли. До городка оказалось не так далеко.
Латиноамериканский городишко был занюхан, грязен. В нем были небольшие каменные домишки с покосившимися заборами или ветхие, из соплей и мусора слепленные строения. Рядом плескался океан. У пирса покачивались на волнах рыбацкие лодки. На песке лежали лодки. Поодаль торчали мачты из воды – это были затонувшие лодки.
На улицах было немало народу. Люди на самом деле походили на латиноамериканцев – ощущалась дикая смесь испанских, индейских, английских и еще черте каких кровей. На пришельцев почти никто не обращал внимания, жители были слишком заняты улаживанием собственных проблем. Два загорелых рослых парня вцепились друг другу в шею и орали благим матом:
– Я думал, ты мой брат.
– А я думал, что ты мой брат.
– Ты обманщик.
– Нет, ты первым обманул меня…
На другой улице рядом со свалкой жирный смугляк в черном костюме – в такую жару! – орал на женщину:
– Отдавай деньги. Иначе я отправлю твою семью в долговую яму.
– Но…
– Ты будешь моя.
– Я вскрою себе вены!
– И твои дети пойдут просить милостыню!
Постоялый двор оказался грязным клоповником. Но ничего не оставалось, как снять там комнату. При постоялом дворе был бар – просторный сарай с изрезанной ножами стойкой и исписанной неприличными словами мебелью. За стойкой скучал полноватый, пожилой бармен.
– Сеньоры из города? – осведомился он.
– Из какого города? – вопросом на вопрос ответил Степан.
– Как из какого? Из Ла-Бананоса.
– Почти.
– Гринго?
– Ни в коем случае, – замахал руками Лаврушин, слышавший, что америкашек в Латинской Америке недолюбливают.
– У вас сильный акцент.
– Мы с юга.
– Ага.
Поболтав еще для приличия чуток о погоде, бармен приступил к любимому занятию – сплетням.
– Хороший у нас городишко. Но кипят страсти. Ох, кипят. Кто бы мог подумать, что нашего священника Маркоса убьют из-за наследства прямо в церкви?
– Надо же, – покачал головой Лаврушин.
– И кто мог себе представить, что Марианна окажется дочерью Хосе.
По тону бармена не подлежало сомнению, что в любой точке планеты каждый обязан знать, кто такая Марианна и кто такой Маркос.
– Неужели?
– Ага. Но потом выяснилось, что Хосе вовсе не ее отец.
– А кто?
– Он ее старший брат.
– Ого.
– Но потом оказалось, что он вовсе не ее, а Лилианы старший брат. И тогда Хосе с чистой совестью женился на Марианне.
– Ну да.
– И получил наследство, потому что оказалось, он старший сын старого дона Педрильо.
– Ух ты.
– И теперь у них полно песо. И они открыли приют для бездомных деток, которые не знают своих родителей.
– Как мило. А кто такая Хуанита? – спросил Степан.
– О, она отказала жестокому Хуану. А он способен на все, мерзавец.
– Не убьет ее, часом? – забеспокоился Лаврушин.
– Вряд ли. Он все больше пугает.
