class="p1">Окно.
Гигантское окно во всю стену — стекло и сталь по краям, а за ним какие-то тускло мерцающие части их корабля и бескрайняя, бесконечная, невозможная звездная ночь.
— Как красиво, — прошептала Кора, — А вам… вам не страшно? — она развела руками, пытаясь объяснить, почему у Деметры в оранжереях никаких окон нет и в помине, и почему большинство живущих на этом корабле предпочитает иллюзию надежности красоте космоса.
Штурман подошёл к ней с чашкой в руках:
— Здесь не опаснее, чем везде. Никто не знает, что будет с нами через сто сорок лет — долетим ли мы до Селии, или корабль погибнет… может быть, даже завтра. Когда летишь от звёзды к звезде, глупо думать, что сможешь отгородиться от космоса стеной из металла. Но ладно, тут кофе и бутерброды, попробуй с сахаром и со сливками.
Кора попробовала и с сахаром, и со сливками, и просто чёрный, горячий и горький. На бутерброд она посмотрела с опаской, но всё же взяла. Ела медленно, наслаждаясь вкусом.
— А чем ты обычно завтракаешь? — спохватился штурман. — Может, яичницу или…
Кора пожала плечами:
— Синтезатор в оранжереях сломан, из напитков он выдаёт только воду, а питательную смесь может давать только в виде овсяной каши. Последние три месяца, — Кора не стала уточнять, что она в принципе существует только три месяца, — я ем овсяную кашу на завтрак, обед и ужин.
— Какой ужас, — пробормотал штурман, насыпая в кофе две ложечки белого свекольного сахара. — Теперь я понял, почему ты хотела покончить с собой.
Кора развеселилась и принялась рассказывать, что, с точки зрения Деметры, еда должна насыщать организм полезными веществами, а не служить источником удовольствий. Питательная смесь со вкусом овсянки в этом плане ничуть не хуже, чем вылепленный из этой смеси бутерброд. А кофе вообще вредит психике.
— Но это неправда, — резюмировала Кора. — На самом деле психике вредит моя мать.
Аид Кронович пробормотал, что питаться одной овсянкой это чересчур даже для него, и предложил Коре ещё кофе. Она согласилась.
Было так здорово просто сидеть за столом, пить кофе и смотреть на звёзды, мерцающие где-то там, в темноте, за стеклом. Коре захотелось, чтобы этот миг длился вечно — ну, или, хотя бы, до первого дня зимы.
Впрочем, теперь Кора знала, что будет делать до первого дня зимы.
Она будет жить.
Каждый миг.
— Сколько ты тут лежишь, Кора?! — голос Деметры был визгливым и недовольным, и Кора, лениво повернув голову, оторвалась от книги и взглянула на экран наручного компьютера.
— Не ворчи, мам, я давно все сделала, — буркнула она. — Сейчас всего пять часов стандартного времени.
С этими словами Кора снова вытянулась на тёплой трубе оранжерейного отопления и раскрыла книгу в поисках того места, на котором остановилась. К сожалению, Деметра не удовлетворилась ответом — очевидно, она не могла позволить Коре спокойно почитать.
— А что ты читаешь? — спросила она, и девушка молча закрыла книгу и повернула к ней обложкой.
— Достоевский? — поразилась Деметра. — «Преступление и наказание»: Но зачем?.. Зачем тебе…
Кора представила, что Деметра собиралась сказать что-то вроде «ты же не настоящая», и дёрнула уголком рта:
— Не представляю, мам. Увидела эту книгу у одного человека, и мне захотелось узнать, что он в ней нашёл, — Кора не стала пояснять, что у Аида Кроновича были целые шкафы с книгами, бумажными, но не новыми, напечатанными, как эта, на синтезаторе в корабельной библиотеке, а старыми, с твёрдыми обложками.
Тогда, вернувшись от штурмана неделю назад, она первым делом записала в базу данных наручного компьютера названия тех книг, которые смогла вспомнить, и теперь у неё в каюте, прямо на полу, громоздилась целая стопка. За неделю Кора прочитала две книги, и не собиралась останавливаться на достигнутом. Подходил к концу сезон весенней посадки, и у Коры появилось свободное время.
Достоевского она читала со словарём — бестолковые идиоты, напихавшие ей в голову полные знания обо всех животных и растительных организмах, как-то не подумали, что ей придется разбираться с давно исчезнувшими словами прошлого, как филологу. Необходимость то и дело обращаться к словарю мешала Коре полностью погрузиться в книгу, то и дело выдергивала её обратно в оранжерею — впрочем, к середине тома девушка почти не встречала незнакомых слов, и словарь открывала всё реже.
— Нравится? — не отставала Деметра.
— Мне нравится сам процесс, — призналась Кора. — Я словно попадаю в этот город, и в нём все такое серое, холодное и гнетущее, и этот дождь на моём лице, постоянно, а когда лето, он душный, грязный, и в нём воняет, и эти каменные дома, и реки, и мосты, и люди, и мысли, и это паутина, из которой не вырваться. Это тяжело, но я не могу оторваться. Не получается.
Деметра разглядывала её с минуту — странно и неподвижно, и в какой-то момент Коре даже показалось, что мать решила-таки рассказать ей, что Кора — не настоящая. В следующий миг она решила, что Деметра бросится обнимать её, уж очень странное выражение пробралось в её зеленые глаза. Но мать не сделала ни того, ни другого, только презрительно фыркнула, качнув головой, и заявила Коре, что той лучше прочесть «Мечтают ли андроиды об электроовцах».
— Ну, если ты настаиваешь, — пробормотала Кора, на всякий случай запоминая название книги, чтобы изучить её в свободное время (хотя она в принципе не ожидала ничего хорошего от совета в таком тоне). — А чем плох Достоевский?..
Кора хотела сказать, как ей понравилось, безумно понравилось погружаться в чужое отчаяние, горе, боль, вину и раскаяние (нет, не раскаяние — отрицание раскаяния), пропитывающее страницы, и успокаивать себя тем, что она — не живая, и никогда не сможет испытать ничего подобного, а эти книги все равно вернутся в библиотечный синтезатор, и никто не будет рассматривать те места, где краска расплылась от её слез. И что та книга, которую она прочла первой — «Государь» Н. Макиавелли — не принесла ей и половины такого удовольствия. Было, конечно, довольно-таки познавательно, но там она не смогла погрузиться в чужой, удивительный мир.
Вторая книга представляла собой труд по квантовой физике, и Кора при всем желании не смогла в ней разобраться. Если там и был какой-то сюжет, она до него элементарно не дошла.
— Ты слишком молода, чтобы задавать такие вопросы, — отрезала Деметра. — Слезай, и иди полей… прополи… — она покрутила головой, очевидно, в поисках фронта работ для Коры. — Иди, нарви мяты, того сорта, который сильнее разросся, и отнеси её
