Бедный Руфтоп, думала я, бедный Даб. Пыль, поднятая копытами ариекаев, клубилась вокруг, от неё слезились глаза. Слава Господу за то, что они так и не научились лгать. Нам нужны были настоящие наркоманы, чтобы показать абсурдам, что остальные свободны, а их гнев бесцелен. Я заставляла Даба и Руфтопа двигаться. Я сделала так, что их затошнило от бога-наркотика. Испанская Танцовщица смотрел на них, расправив спинное крыло. Я плакала.
Информация передавалась среди абсурдов обескураживающее медленно — даже их лучшие мыслители всё ещё очень смутно понимали, что могут общаться. Сначала, размахивая крыльями и поднимая конечности, они сообщали друг другу: Стойте. Потом добавляли: Что-то происходит.
Информация искажалась, распространяясь по рядам всё дальше. Жесты передних были близки к сообщению: они слышат, но они не наркоманы. В дальних рядах абсурды передавали стоявшим за ними простое «стоп».
— Стойте/Стойте, — сказал Испанец. Наш Глухой встал перед фронтом, Испанец за ним. На глазах у генералов абсурдов они вдвоём — демонстративно взмахивая крыльями и рисуя на земле знаки, идеограммы, которые меня поразили, — начали говорить.
Прошло много-много часов, две ночи и два дня напряжённой тишины, а армия всё ждала. Медлила. Отдельные члены выходили из её рядов посмотреть, что происходит. Их ждало потрясение: независимые ариекаи; уважительно ждущие терранцы; медленный процесс установления понимания между слышащими и абсурдами, как мы продолжали их называть, хотя и не без доли сомнения; каракули в пыли.
Те, кто уже обладал небольшими знаниями, призывали к терпению. Их влияние, передававшееся языком жестов, стало особенно заметно под конец второго дня, когда с фланга к армии приблизились беженцы-люди, лёгкая добыча, но обескрыленные не стали на них нападать.
Терранцы, должно быть, поняли, что абсурды остановились, удивились странному затишью и пришли выяснить его причину, а безъЯзыкие не возражали. Беженцы разбили лагерь в некотором отдалении от нас и наблюдали.
Прошло время, прежде чем в барьере непонимания между абсурдами и группой Испанской Танцовщицы, ново-слышащими, была пробита солидная брешь, и всё же это случилось гораздо раньше, чем я ожидала. Мы не учили глухих говорить: мы только показывали им, что они могут это делать и делают. Мы добивались не прогресса, а откровения; ведь откровения, как бы тяжело они ни давались, заразительны.
— Нам нужен ЭзКел, — сказала я.
— Они не придут, если узнают, что случилось, — сказал Брен. — Если они узнают, что потеряли.
Даже если это будет значить конец войны? Но я знала, что он прав.
— Ну тогда нам нельзя говорить им правду. Придётся разбивать все камеры, какие увидим. Они не должны узнать, что произошло.
Полотенце и Креститель понимали, что за миссию мы им поручаем. А ведь ещё несколько дней назад это было немыслимо. Они возвращались в город в одном летуне с абсурдом.
— Они знают, что им надо делать? — спросила я у Испанской Танцовщицы.
— Да/Да. — Они прокрадутся назад, в раненый корабль, прикинутся верными наркоманами-солдатами, пришедшими с известием о прорыве. Они скажут ЭзКелу, что абсурды остановились, что они просто ждут и что бог-наркотик должен пожаловать со всей своей свитой. ЭзКелу и в голову не придёт, что их попросту обманывают. На это мы и рассчитывали. Да и как они узнают? Ведь они услышат новость от ариекаев, говорящих, как они будут думать, на Языке. Как Хозяева.
— Они знают, что делать, когда ЭзКел заговорят с ними?
— Да/Да. — Они знали, что им надо сделать вид, будто они в смятении.
— Они знают, что им надо будет упрашивать их говорить, если те будут молчать слишком долго?
— Да/Да. — Они знали, что им надо изображать зависимость. Они знали всё, что должны будут сделать.
Два племени ариекаев пост-Языковой эпохи обменивались символами. Люди-беженцы не пытались подойти ближе.
— Неужели мы это сделали? — спросила я.
Подвергнутый интенсивной лучевой терапии того, что происходило кругом, Даб, наконец, сдался и резко пошёл на поправку, ни с того ни с сего, как мне показалось, заговорив по-новому. Его друзья наблюдали за его внезапным то ли вознесением, то ли падением. Но Руфтоп так и не смог достичь этого. Он продолжал принимать дозы, слушая последние чипы. Он, единственный из всех, оставался зависимым.
Не знаю, какие критерии дружбы были распространены среди ариекаев, но, по-моему, им всем было грустно. А сам Руфтоп, наверное, чувствовал себя таким одиноким, как если бы на самом деле сидел один на крыше. Он наблюдал за немыми беседами из знаков и жестов, которые кипели вокруг, и, должно быть, ощущал себя в эпицентре перемен как в аду. «Ты спас всех нас, — думала я. — Без тебя нас уже давно не было бы в живых». Как будто ему было от этого легче.
Каждый день Испанец рассказывал мне об успехах. Учитывая масштаб случившегося, размах того, что сделали абсурды и новослышащие, времени ушло совсем немного. Не знаю, сколько дней кипели в нашем лагере безмолвные дискуссии, когда я вдруг поняла, что за нами, нервно вибрируя на ветру, наблюдают камеры. Но мы были уже готовы.
— Господи, — сказала я, показывая на них Брену. — Иисус Фаротектон. — Стоя на земле, я тыкала в камеры пальцами, совсем как осваивавшие новый язык ариекаи, жестами звала их к себе.
Это были разведчики из школы возле корабля ЭзКела. Он сам тоже наверняка был поблизости: они пришли, следуя указаниям и обещаниям Полотенца и Крестителя. Одни осокамеры всё время старались куда-то уклониться, другие, наоборот, смотрели прямо на нас. Бог-наркотик слишком далеко зашёл, чтобы повернуть обратно, заблокировать передачи и притвориться ничего не ведающим, даже если и понял то, что видел. Ведь передачи с этих малюсеньких камер шли не только на экранах приближающегося корабля, но и на больших экранах в Послограде.
— Слушайте, — закричала я, и тут же ощутила, как на меня обратились тысячи глаз ариекаев. Камеры, роясь, как мошкара, спустились пониже. — Слушайте меня, — сказала я и скрипнула зубами на ветру. — Слушайте.
— Они, наверное, в толк не могли взять, отчего такая задержка, — сказал Брен. — Куда подевались абсурды. Сколько они уже ждут? Прячутся в ожидании смерти, гадают, когда она придёт.
— Слушайте, — сказала я. — Приведите их. Приведите сюда ЭзКела сейчас. — Я показала на Испанскую Танцовщицу, на глухих, с которыми он общался, и сначала Испанец, потом один за другим и все абсурды показали крыльями на меня. Камеры зажужжали, меняя положение, но я продолжала смотреть в одну точку, как будто передо мной были глаза единого существа. — Приведите их сюда немедленно. ЭзКел… вы видите меня, ЭзКел? — Я сделала выпад рукой. — Кел, приходи и дружка приводи.
