всё ещё надрывал лёгкие.
— Фух… Я… Я чуть… Когда ты… А из-за чего он так корчился? Я же?.. — парень ещё раз свистнул. — Почти же ничего не слышно?
— Это собачий свисток. Мы, как люди, улавливаем лишь частичку от всего того спектра, что он издаёт. Собаки улавливают всё это в пять-шесть раз сильнее. А вот эти твари, — он улыбнулся и кивнул в сторону трупа, — с ума от этого сходят. Буквально. Если не видно источника звука — он может и расшибить себе голову о стену из-за боли, но если видно… Впрочем, ты только что присутствовал при этом.
— Не слышим?.. Получается… А как мы поняли, что это работает? Свисток, в смысле? Просто брали собак и?..
— Да. Как всегда. Тебе не нужно разрешение, если ты на верхушке пищевой цепи, если у тебя лучше вооружение, или если твоя вера истинно правильная относительно другой.
— Понимаю. Или нет… Какая вера истинно правильная? — двигатель вновь завёлся — ещё нужно было найти дом, где остановиться.
— Ха-ха-ха-ха… Каждая. Всё относительно. А теперь давай быстрее найдём, где остановиться — я сейчас вырублюсь.
* * *
На следующий день, проехав крюк через Кеногами, они оказались за рекой Сагеней и вновь развернулись на трассу, идущую возле побережья, но само то побережье показывалось настолько редко, что забыть о том, что где-то совсем недалеко была «большая вода», было проще простого.
Как только Квебек и обжитые территории остались позади, перед ними предстал дикий — такой, каким и был всегда — край. Все дороги — редкие и потрескавшиеся следы человеческого существования — были скрыты плотными стенами вечнозелёных елей, что не просто тянулись до горизонта — они составляли горизонт. Относительно ровная местность делала из красот Канады сплошную, не менее красивую от этого зелёную стену.
— Слушай… — Уильям уставал от дороги и время от времени останавливал посреди лесов — чтобы отвлечься и отдохнуть. — А ты вообще думал про Гренландию? То есть… Что сделаешь, если… когда там окажешься?
— Нет, — Айви смотрел то ли на пейзажи, то ли на пар, идущий из его рта. — Да и как я могу? Я же ничего… А что в Гренладнии? Как там вообще?
— Не знаю — никогда там не был, — мальчик в удивлении покосился на старика. — Может, конечно, показаться, что мне должно было бы хватить всей жизни и моей любви к исследованию, но… Да и в Америке интересно. Это сейчас мы в спешке — проезжаем много, видим мало, а когда исследуешь что-то… Мне было вполне привычно оставаться на год-другой в каком-то штате — просто жить и наблюдать… Гренландия… Думаю, там олени. Много.
— И всё?
— Мало лесов, мало людей, основное блюдо — рыба. И мёртвых там нет. Поверь, это дорогого стоит — засыпать и просыпаться с мыслью о том, что тебе ничего не угрожает. Это хорошее ощущение, редкое, пускай и легкодоступное наивным — ощущение безопасности. Вот оно там есть.
— Понял, — голос звучал монотонно, почти сливаясь с ветром.
— Не впечатлён, да?
— Не знаю… Всю мою жизнь мне было безопасно. Чем та безопасность отличается от моей?
— Свободой? Разве это не то, к чему вы с братом стремились, сбежав? — в ответ была лишь тишина. — Почему вообще сбежали?
— Не моя идея. Была.
— А-а-а… Кроме твоего брата… кто-то был в вашем доме? Родители? Старики?
— Нет — дети. Такие же, как я. Их родственники. Редкие взрослые появлялись, и всегда — в белом.
— Как отель, что ли? — пускай он и сказал «отель», но в голове вертелось совсем другое слово.
— Что такое?..
— Неважно. И ты ни разу не видел меток… имён на других детях?
— Видел. Нет, я не считал это странным — я понимаю, что ты пытаешься сказать. Ты бы удивился третьему глазу, если бы такой был у всех?
— Понятно, — порыв холодного ветра заставил обоих вернуться в машину. — Давай свой вопрос.
— Что ты будешь делать после Гренландии?
— Это не личное — я бы мог ответить и просто так, спроси ты невзначай. Или догадайся.
— Но всё же?
— Хм… Вернусь к Библиотекарям, к Дане, постараюсь договориться с Эволюцией о их чудо-инъекции или операции — чтобы вырезали одну маленькую опухоль на другой большой, попытаюсь жить обычной, осевшей жизнью.
— А почему именно к Библиотекарям?.. Да, они хорошие, но как вообще… За что ты?..
— Есть такое выражение: семью не выбирают. Я говорил об этом с Генрихом: даже если бы они были убийцами или мародёрами — они спасли меня, не требуя благодарности, поддержали тогда, когда от этого не было бы очевидной выгоды. И так годы напролёт — проблема за проблемой, обстоятельства за обстоятельствами. Быть семьёй — это уметь идти на самопожертвование ради другого.
— Без выгоды для себя?
— Нет. Выгода для себя, конечно же, будет. Очень извращённая от привычного понимания, но это будет она — всё дело в том, что человек… — Хан взглянул на мальчика, что-то говорило ему, что его истинные мысли — вовсе не то, что нужно было в тот момент; двигатель завёлся. — Без выгоды для себя. Да и не осталось у меня больше никого, а заводить новые близкие знакомства я не хочу — больно стар я для всех этих «проверок временем».
До Картрайта оставались два безмятежных и холодных дня. В вечнозелёных лесах и горах было бы вполне легко потеряться, если бы дорога до городка не была единственной на многие мили вокруг. Более того: чудом, именуемым «людские старания» она оставалась не только целой, но и расчищенной от металлолома и упавших деревьев — мимо путников не раз промелькивали одинокие машины, следующие на юго-запад — подальше от приближающихся холодов.
«И снова нет засад или рэкетиров… Странно всё это», — мысль не раз посещала водителя, но на многих милях дороги были явные знаки того, что основная «артерия», изъезженная редкими автомобилями, не только полноводная, но и нетерпимая к систематическим угрозам — сломанные мини-аванпосты и трупы на высоких ветках служили самыми явными доказательствами того.
Айви всё больше и больше поднимал тему Гренладнии в разговорах — его интересовало не только то, как был устроен быт острова в Старом мире, климат или особенности ландшафта, но также и те причины,
