— он взял руку парня и ещё сильнее прижал к себе нож, — но легче тебе от этого не станет.
— Айви…
— Молчи, Уильям! Даже ты!.. Вы оба ведёте себя так, будто ничего не случилось! Человек умер! — он на секунду перевёл взгляд на Хантера. — Я целый день говорить не мог после того, как выстрелил Хансу в живот! Я спать не мог! А ты… Вы оба! Как животные… Вы будто просто сломались где-то внутри! И ещё ваши цели… — он взглянул Эммету в глаза. — Ты так стараешься не умереть просто так. Тоже так отчаянно ищешь себе достойное, не одинокое завершение жизни… Надеюсь, ты умрёшь один. Никем не узнанный. Никем не признанный. Забытый. А я о тебе… даже не вспомню!
Ви рывком убрал нож от горла мужчины. Тот смотрел на парнишку несколько секунд, медля, а только потом заговорил всё так же спокойно:
— Вот и договорились. Не забудь забывать о мне почаще — мне будет приятно. А теперь пошли уже — у нас есть дела.
Наёмник постоял немного и пошёл следом. Хуже мысли о том, что Ви действительно был чем-то схож с Вороном, была мысль о том, что он сам — старик — был тоже чем-то на него похож. «Одни и те же цели…».
— Я… — начал он спустя минуту, шагая сзади. — После своего первого убийства тоже не мог нормально уснуть. Им был мой надзиратель из дома рабов — тот, что набил мне… моё «208», — Джонс хотел было что-то сказать, но смолчал. — Он был тем ещё ублюдком. Несмотря на все те муки совести, что я испытывал после, он действительно был тем ещё ублюдком. В момент убийства я даже ощутил эту… энергию, уходящую от него ко мне. Весь этот адреналин, превосходство — ощущение чужой увядающей жизни даёт тебе абсолютно противоположное: ты чувствуешь себя живее, чем когда-либо, но от этого становится только страшнее, потому что ты понимаешь, что тебе, пускай и на короткий миг, принесла удовольствие чужая смерть. Многими днями и ночами после я грел себя мыслью о том, что поступил правильно. Что справедливость, может и извращённая, спасла очень много жизней… Но это не сильно помогало. В последующие разы становилось проще — оказывалось, что часто либо другого выхода просто нет, либо у тебя не оказывается времени, чтобы пожалеть о содеянном. Привыкаешь к запаху крови. Привыкаешь к вкусу. И от этого никуда не денешься. Но в первый раз, я, наверное, чувствовал то же, что и ты: страх и стыд.
— Ого… До чего же занимательный рассказ — расплачусь сейчас.
— Да? А что чувствовал ты? Кем был первый, кто умер от твоих рук? — Ворон медлил в ответ.
— Кто?.. Моя мать. Что я чувствовал?.. Отдачу. В этом, Уильям, ты точно прав: и тогда, и во все последующие разы я чувствовал только отдачу — в этом мне, в отличии от вас, несравненно проще.
* * *
— Значит, идёшь с ними по воле своей? — Виктор одним залпом половину рюмки, его руки стали трястись хоть немного слабее. — Что-то странное с тобой. Ты вчера, когда головой падал, случайно не?..
— Ка-а-ак остроумно, Вик. В твоей ли привилегии удивляться, если я, по твоим словам, каждый раз так падаю? Мои мозги давно остались на том полу.
— Тоже верно.
Он сидел почти в центре бара, за столиком, что стоял в углу. Его компанией, как ни странно, было одиночество — ни простые люди, ни приезжие, ни такие же алкоголики, как он сам, не присоединились к нему в тот вечер. Бармен при виде Джонса заметно занервничал, но то ли вид Уильяма и Айви рядом, то ли просто осознание того, что четверг кончился, уняли его волнения.
— Но ты же явно неспроста ко мне заявился? Неужто чувства заиграли, и решил таки попрощаться со старым алкоголиком?
— О, да. Я же так за тебя переживаю, друг. Каждый раз думаю: «А вдруг у тебя всё хорошо?». Перебьешься, — он взял рюмку старика и допил её содержимое. — Шляпу, будь добр.
— Какую шляпу? — хитро улыбнулся тот. — Понятия не имею о шляпе.
— Она тебе даже не идёт. Мог бы просто из вежливости примерить сначала.
— Всё равно не верну. Позже — как придёшь обратно.
— Не зазнавайся, старик. Вполне вероятно, что я не вернусь вовсе — меня иногда так тошнит от твоих речей, что я подумываю о солнечной Мексике, как о рае на Земле.
— Вот поэтому твоя шляпа и остаётся со мной — чтобы ты тоже не зазнавался, — Уильяма, в каком-то смысле, удивляла такая наглость и своевольность Виктора, но как только он вспоминал, что тот в здравом уме четырежды садился пить с перебежчиком на спор — всё становилось на свои места. — К тому же, для мексиканца ты слишком бледный.
— «Бледный»? Ха-ха-ха. Может ещё «белый»? Это, между прочим, раси!.. — он резко повернул голову на почти полный вечерний бар и замолчал. — Знаешь… Налей-ка ещё. И себе — тоже.
— Что, опять? — он быстро достал бутылку.
— Опять. В третий раз. Никак они, блядь, не научаться.
Уильям услышал шаги только через двадцать секунд, а несколькими позже — увидел их обладателей. На верхний уровень станции Берри-ЮКАМ — в бар — поднималось шестеро человек. Никто из них не был разодет, как типичный охранник сопротивления, но оружие и грозный вид, парадоксально, были у всех.
Во главе шёл низкий и коренастый темнокожий бугай, стриженный под полубокс. Он явно смотрел в сторону Ворона с нескрываемой ненавистью. Остальные пятеро — те, что были на голову-две выше своего предводителя — шли следом более холодно и очень часто осматривались, будто бы прореживая взглядом толпу на наличие в ней знакомых лиц.
Хантер инстинктивно потянулся за пояс — как он и говорил ранее: «Мне проще говорить, когда в меня не целятся, либо когда я целюсь в ответ», — почему-то тогда у него было ощущение, что те «милые люди» не собирались долго разглагольствовать. Однако Эммет, улыбнувшись в своей манере, жестом остановил его.
— Может, скажешь тогда, что это за отморозки? — он всё ещё не убирал руку из-за пояса.
— Тим, Джекс, Лорран, По, Эйден и Ли. Много тебе это дало?
— Тим? Тот, что с владелицей? Неужели, это
