покрывая собою дороги — трава и мох, как ни странно, обходили то место, предпочитая не столь отдалённые леса и степи, превращая Понка-Сити в забытый памятник человечеству, если не могилу. Шли они молча — старались не тревожить призраков прошлого и теней, которые, казалось, наблюдают за ними из-за каждого угла, смотрят из билбордов вечными улыбками и отзываются лёгким беспечным хохотом в парках и зонах отдыха. Да, обычно Хантер предпочёл бы ходить ночью, но что-то ему подсказывало — что-то, преследующее своим образом ещё с Синего домика у Роки-Байу, что ночи скоро перестанут быть такими безопасными, если не исчезнут с графика выживания насовсем. Вдали взмыла стая птиц, перепуганная шумом — обвалился какой-то из домов. Убийственная сила времени и вандализма хоронила цивилизации так, как умела — выжидала. Кирпич превращался в труху, металлы ржавели, краска облезала. Треснутые бордюры у асфальтированных дорожек наводили грусть даже на окраине города — компания не стала двигаться через центр. Обветшалые одноэтажные домики, разбухшие от сырости и влаги в стенах; свободно рассекающие по трассе гнилые листья, не успевшие ещё превратиться в перегной — то был худший момент года для знакомства с каким-либо местом в тех климатических широтах.
«Сегодня я видел женщину, которая ломилась ко мне в дверь. Кажется, она услышала мой эфир — кричала что-то о том, что я глупец, раз решил пропагандировать людям изоляцию и консервацию помещений. Я не открыл — разумно, казалось бы, но потом она… Она вывернула весь свой желудок буквально мне на порог. Не хочу выходить и убирать это. Не хочу вообще выходить…»
Некоторые машины, казалось, сдались под дождями ещё в первые годы — они погрязали в землю настолько глубоко, что от некоторых оставалась лишь крыша, напоминающая миру о том, что всё вернётся к земле рано или поздно. Солнце взошло в зенит — стало, хотя бы, не холодно.
«Три года после начала этого… Этого. Люди умирают всё реже, всё медленнее. Связался с Южной Мексикой — там, если верить, заражены вообще почти все, но умирают люди очень редко, в то время, как в Оттаве, дохнет каждый второй. В чём же дело?»
Город всякий раз пытался доказать мужчинам свою жизнеспособность — вплоть до границы их преследовали слабые хрипы, стоны, рыки. Некоторые одинокие ходячие, чье состояние тела оставляло лишь сожалеть, даже пытались идти за ними. Ползти. Старик не обращал на это внимания, мужчина изредка оглядывался, чтобы оценить дальность вероятного противника до себя, а парень лишь испуганно держался последних и вздрагивал всякий раз, когда то место пыталось говорить с живыми на своём языке. Уже скоро Понка-Сити оказался за спиной. Переход давался очень медленно — прострелянная нога уставала и начинала ныть куда быстрее, чем здоровая. Да и сам Уилл не хотел, чтобы шов на месте выстрела разошёлся — было бы только больше мороки. Впрочем, даже с такой скоростью он шёл на уровне скорости Мальчика, чей шаг точно не был размашистым.
«Они всё равно умирают. Месяц-другой. Год, для некоторых. Те же симптомы, пускай и очень редко. Кто-то становится… Не знаю… Агрессивнее? Уже вторую неделю подряд кто-то настойчиво бьет в мою дверь. Совпадение? Вряд ли — голоса разные… Я их расслышал — они ничего не хотят. Не требуют… Просто. кричат… Трудно выходить из своего убежища — всё труднее и труднее… Кажется, я в окружении».
Бесконечные, когда-то степи, всё более часто превращались в обильные леса из простых лесополос — бесконтрольная природа ловко возвращалась на места своего порабощения и снова устраивала прекраснейший беспорядок, называемый «природной системой». Поле за полем, дорога за дорогой… Старик выбрал для себя держаться железнодорожных путей — это был самый простой и безопасный способ, чтобы дойти до места, не сбившись с направления — не асфальтированные тропы очень быстро заросли, а асфальтированные часто представляли собою опасность в виде случайных людей — всё ещё опаснейших существ на планете.
«Кажется, это новый симптом болезни — бешенство. Это же бешенство?.. Люди начали медленно сходить с ума — все те, кто раньше плевался кровью, теперь брызжут слюной. И… Я не знаю, как это объяснить… Они сильные. Я впервые вижу, чтобы одна хрупкая женщина парой ударов оставила на моей двери вмятины… На железной, блин, двери… Взглянул в глазок — даже её белки были красными — кровь колотилась в ней, как в центрифуге… Чёрт, теперь и умирать стрёмно».
Солт-Форк Арканзас — единственная река до их первой остановки — разлилась куда сильнее прежнего. Уильям попросил минуту, ссылаясь на боль в ноге и осел на рельсах, вдыхая запах реки. Свежо. Поток воды стремительно двигался из точки А в точку Б, одаряя своими мелкими брызгами всех тех, кто осмелится подойти хоть немного ближе к той удивительной силе. Так прошло несколько минут. Небольшое селение с необычным именем Марленд встретило их не слишком дружелюбно — отдаленным гулом выстрелов. Кажется, очередной лагерь людей терпел осаду от мертвых или им подобных. С одной стороны, наёмник отчётливо понимал, что мешает таким выжившим уйти от старых городов и домов, а с другой… «Наверное, это больно — каждый день смотреть на то, кем ты был и осознавать, как низко пал. Наверное».
«Я проснулась от нечеловеческих криков — какая-то группа полосовала человека прямо у меня под окнами. Они знали, что я здесь? Нет… Надеюсь. Но они всё ещё тусуются в округе… И этот человек… Он жив. Как? Единственное, что у него осталось — левая рука… Кажется, он пытается поцарапать ею кого-то…»
У путей лежал опрокинувшийся состав. В нём были труха и чьи-то кости — кажется, очередная голубая мечта «о поезде, что беспрепятственно колесит по стране» оборвалась именно там. Чьи-то кости меньше, чем у других — дети. Да, Новый Мир не жалел людей уже с пелёнок. «Странно, что собаки не растащили… Если и эти остались». Чуть дальше лежало Ред-Рок — ещё одно маленькое поселение, чье достояние — школа, самая большая могила из всех в том месте. Вряд ли люди могли бы предвидеть, что один из детей болен. Вряд ли кто-то вообще хотел думать именно на своё чадо. Почему? Всё из-за холодных чисел и простой математики.
«Шесть дней. Раньше большинство умирало за шесть дней после проявления симптомов. Внутреннее кровотечение, приводящее к смерти, отказ лёгких — так себе зрелище и внешне, и при препарировании. Потом кто-то прожил месяц, кто-то — полгода… И чем дольше жили, тем злее становились. Потом кто-то просто перестал кашлять. Излечился? Вряд
