— Bon tir, monsieurPouchkine! — рассмеялся Дантес и всадил Сагануренову пулю в живот.
Кишки скрутила острая боль, Сагануренов заорал и повалился на снег, пистолет выпал из его руки.
— Зовите извозчика! — закричал Данзас по-французски, бросаясь к Сагануренову, — Все, господа, все.
— Нет, не все, — прошипел сквозь ослеплявшую и крутившую кишки боль Сагануренов, — Я могу стрелять! Дайте пистолет, в мой набился снег!
— Оружие не меняют, мы так не договаривались, — заметил д’Аршиак.
— Дайте Пушкину мой пистолет, — предложил Дантес, — Возможно с ним ему повезет больше.
Данзас помог истекавшему кровью Сагануренову, который ощущал, что сейчас потеряет сознание от боли и шока, подняться. Д’Аршиак подал ему пистолет Дантеса, сам Дантес все еще стоял на своей позиции.
— Я к вашим услугам, — сообщил Дантес, сунув два пальца руки под мундир, как обычно делают французские офицеры на парадных портретах.
— Отойди, — приказал Сагануренов все еще суетившемуся вокруг него Данзасу.
Данзас отбежал, а Сагануренов понял, что без поддержки друга он стоять не сможет, что боль его сейчас вырубит. Но прежде чем упасть назад в уже залитый кровью снег, Сагануренов все же успел выстрелить. Пуля пробила насквозь ладонь Дантеса, которую он держал на груди, а потом, наткнувшись на что-то твердое, упала в снег, лишь порвав мундир француза.
Сагануренов закричал, барахтаясь в снегу, во рту у него был невыносимый вкус горечи, из распоротого живота лезла кровь вперемешку с дерьмом. Потом все утонуло в темноте.
Сагануренов мучительно умирал еще почти два дня, периодически проваливаясь в беспамятство. Ему приносили какие-то покаянные письма к императору, написанные за него другими, но он их все послушно подписывал, ради жены, детей и друзей. Он подписал даже письмо к Дантесу, где прощал его. Данзас не соврал, император озаботился подготовкой документов для спасения своего агента еще до того, как Сагануренов умер. Смерть пришла к Сагануренову в беспамятстве, так что он пропустил сам момент умирания. Просто он вдруг понял, что уже мертв. И все.
***
1233
Теперь Сагануренов сидел на коне посреди леса, огромного, страшного и заколдованного. Это был самый край мира, неведомые земли чудовищ из страшных снов, где сказки оживали и нарастали мясом. Лес был глухим и темным, а их небольшой отряд собрался на поросшем соснами холме.
Сагануренов смертельно устал и едва держался в седле. От дурной пищи его уже много дней мучил кровавый понос, он почти не спал, он увидел смерть многих своих друзей, и рука была сильно ушиблена ударом русского кистеня. Но он все еще мог держать меч, а другой меч, красный и под крестом тамплиеров, был нашит у Сагануренова на плаще. И поэтому он должен был сидеть в седле и должен был сражаться, потому что брат Ордена меченосцев не может сдаться. Если он сдасться — основы мира поколеблются, и не останется ничего. Сагануренов сжал зубы, прогоняя прочь усталость и отчаяние, и мрачно слушал, как русские ругаются с главой отряда помазанным рыцарем Ордульфом.
— Вернемся в Изборск и возьмем его! — орал псковский князь Ярослав на довольно сносной для этих мрачных мест латыни, — Я не затем натирал себе задницу в седле, чтобы глядеть на эти сраные сосны! Я хочу назад свой город. А сына шлюхи Вячеслава я желаю отправить назад его мамке в Новгород, по кускам.
— Вячеслав в Пскове, — уже не в первый раз устало повторил Ордульф, — А в Изборске его люди. И их больше раз в пятнадцать. Мы там все поляжем, мой князь.
— В Псков за этим трусливым червем мы наведаемся после, — не согласился Ярослав, — Пусть там пока хорошенько продристается от страха, пока мы едем. А в Изборске горожане откроют нам ворота. Они меня любят! Им не нужно новогородское зверье, им нужен их князь. Там все воеводы — мои люди.
— Так было, пока не подошли люди Вячеслава, — заметил священник Бернард, — Но ни один воевода не поддержит тех, кого меньше. Не все столь отважны, как вы. Мы вернемся после и победим. Но сейчас нужно отступиться, князь.
— Не будь ты духовного звания, я бы тебе башку снес за такие речи, — рассвирепел князь Ярослав Владимирович, — Как ты смеешь предлагать мне отступиться? Я не умею убегать, не научили. Я ваш сюзерен, у меня есть папская булла, так что пока вы находитесь на моих землях, вы будете мне подчиняться, как и положено добрым вассалам! Мы вернемся в Изборск и возьмем его! А там, уже за городскими стенами, можете рассуждать об отступлении сколько влезет. Но не раньше, чем я воссяду в Изборске!
— Это глупый и самоубийственный приказ, мой князь, — ответил Ордульф, — Я не могу его выполнить. Даже если случится чудо, и мы возьмем город — нас всех там немедленно осадят новгородцы и переморят голодом. Люди Вячеслава прямо сейчас объедают Изборск, в городе не осталось пищи, так что мы не сможем держать там осаду.
Князь Ярослав помрачнел, его русские соратники молчали и хмурились все больше, хотя и не понимали смысла разговора, который велся на латыни. Сагануренов не видел выхода из ситуации, но очень рассчитывал на Ордульфа. Ордульф был единственным, кто всегда умел удержать от глупостей чересчур вспыльчивого и невыдержанного князя.
Глава отряда Ордульф как раз хотел что-то сказать, но в этот момент под холмом послышались крики, а вскоре на холм въехал загнавший коня почти до смерти эст.
— Они идут, — доложил эст по-немецки, — Несколько сотен. С востока и юга. С ними собаки и чудовища.
— Если мы будем и дальше препираться — мы все умрем здесь, мой князь, — жестко сказал Ордульф, — А мертвым вы в Изборске уже не воссядете. Я умоляю вас, уедем прямо сейчас. Враги ждут, что мы поскачем на север, к замку Лоссвик. Обманем же их. Двинемся на запад, к нашему союзнику Маару. Мы доберемся до заката, и Маар укроет нас.
— А твоих людей ты оставишь тут, подтереть мне задницу, пока я драпаю? — с сомнением спросил Ярослав, — Ну уж нет. Я привык встречать врага мечом, а не сверкающими копытами моего убегающего коня. Я останусь здесь и умру, сражаясь с язычниками!
— И Псков будет потерян для нас навсегда, — спокойно добавил священник Бернард, — А власть Новгорода распространится до самого Балтийского моря и датских земель. И балты так и будут пребывать в язычестве, не ведая откровения о Христе. Зачем вы обрекаете их души на погибель, князь? Что они вам сделали?
Ярослав самым натуральным образом зарычал, как встревоженный медведь, а потом плюнул на землю.
— Ваша взяла, трусы, — выхаркал вслед за плевком слова Ярослав, — Я буду драпать, раз вы хотите. Буду. Да простит меня Господь!
Ордульф повернулся к рыцарям:
— Вы знаете, кто такой Ярослав, братья. Он наша последняя надежда в этих мрачных землях, единственный русский католический государь. Если Ярослава убьют или схватят — мы навсегда потеряем Псков. Если мы потеряем Псков — не будет союза с Новгородом. А без этого союза язычники при поддержке новгородцев перережут нас и погубят ростки веры, столь трудно всходящие в этих бесплодных краях. Поэтому вы должны умереть и пожертвовать собой, как и полагается верным христианам, но не допустить ни плена, ни смерти Ярослава. Русские уходят прямо сейчас. Я пойду с ними, поскольку без меня Маар не даст Ярославу убежища. Все остальные рыцари — останьтесь и остановите врага! Господь с вами. Deus vult!
И Ордульф с русскими уехал под страшную брань Ярослава. На холме остались лишь тридцать два рыцаря и пятьдесят пять эстов-христиан, большей частью пеших. А лес тем временем уже шевелился, ветер стал черным, и сосны начали тянуть свои лапы к последнему рубежу Римского престола на востоке, к кучке всадников на холме.
Сагануренов теперь слышал лай собак, хрип леших, шорох ящериц, крики язычников на дикарских наречиях.
— Чего мы ждем, братья? — воскликнул Сагануренов, — Вперед!
И он первым бросился на своем коне вниз с холма, чтобы встретить врага мечом.
