«Великий человек велик… тем, что у него есть особенности, делающие его наиболее способным для служения великим общественным нуждам своего времени…
Великий человек… видит дальше других и хочет сильнее других.»
Г. В. Плеханов
Часть первая
Беспокойное детство
1
Окно выходило на улицу, на белый четырехэтажный дом, залитый ярким весенним солнцем. С крыши дома падали капли. Они блестели, как стеклышки, и звон их падения на мокрый асфальт был тоже стеклянным.
Небольшая узкая комнатка вмещала только кровать и стол. В беспорядке расставленные по столу пузырьки издавали острый, тяжелый запах лекарств. На потолке дрожали светлые пятна — отраженные первыми лужами лучи солнца. Стены оставались в тени, с них смотрели серьезные лица Буденного, Чапаева и Маяковского.
Пятна иногда исчезали — легкое облачко набегало на солнце, — потом появлялись снова. Яша застывшими глазами следил за движениями светлых пятен на потолке. Дышал он тяжело; поверх одеяла лежали его похудевшие вытянутые руки. Мальчик болел крупозным воспалением легких. Хотя опасность миновала, чувствовал он себя еще очень плохо.
Утомившись от созерцания пятен, Яша повернул голову. Его воспаленные глаза остановились на строгом лице Чапаева. Мальчик сдвинул густые брови.
— А мне уж и не больно, — произнес он вслух, — пустяки.
Он принялся разглядывать полки, укрепленные вдоль стены. На них стояли различные самодельные приборы: электромагниты, зуммер с ключом для передачи азбуки Морзе, водяная турбина. Там же лежали мотки проволоки, жесть, напильники, плоскогубцы и еще много всяких предметов, необходимых в мальчишеском обиходе для изготовления моделей.
На двух крайних полках находились только книги. На них взгляд мальчика задержался. Яша глазами смерил расстояние, отделявшее его от книг, и, убедившись, что до них с кровати не дотянуться, с огорчением вздохнул. Вздох вызвал острую боль в груди. Лицо мальчика болезненно сморщилось, на глазах выступили слезы. Он полежал немного, сомкнув веки. Затем стал смотреть в окно. Для этого ему пришлось повернуться на бок и слегка приподнять голову. Чистые капли сверкали в лучах солнца. Смуглое, пожелтевшее от болезни лицо Яши прояснилось, глаза оживились.
На улице уже началась весна!
И до чего ему не везло… Ребята сейчас в школе, все вместе, а он еще долгие дни должен лежать в постели и, самое главное, ничего не делать.
Час назад приходил доктор Подкорытов, полный и грузный мужчина с одутловатым лицом.
— Ну-с, Яков Якимов, — приветствовал он мальчика, усаживаясь на стул, — как мы сегодня себя чувствуем?
— Хорошо, — ответил Яша, поглядывая на стул и ожидая, что он вот-вот развалится под грузным телом Подкорытова. Но и на этот раз все обошлось благополучно.
Подкорытов взял тонкую, исхудавшую за время болезни руку мальчика, вытащил из кармана золотые массивные часы и принялся считать пульс.
— Сердце-то, сердце-то какое, — произнес он с удовольствием, обращаясь к матери Яши, которая стояла за спинкой кровати. — Вот оно-то нас и выручает. Сердце не хуже моих часов, но что касается остального — феномен! Дышать теперь не больно?
— Только чуть-чуть, — ответил Яша, чувствуя на себе пристальный взгляд матери, — почти прошло.
— Почти, — усмехнулся Подкорытов. — Какой прыткий. Вот мы сейчас послушаем, что у нас в легких творится.
Он вынул старую деревянную трубку, отполированную долголетним прикосновением пальцев, и пересел со стула на край кровати. Кровать тяжело заскрипела и прогнулась.
— Дело идет на поправку, — сказал доктор, выслушав Яшу, — но в легких еще шумовой оркестр. Случай был крайне тяжелый.
— Совсем он себя не бережет, — пожаловалась мать. — Выскочил на улицу потный, да еще в снегу свалку с товарищами устроил.
— Что же это ты, Яков Якимов? — Подкорытов укоризненно посмотрел на Яшу добрыми отекшими глазами. — И себя не бережешь, и мать не жалеешь? Давно уж пора понять, что здоровьем ты не как все. Организм у тебя слабый, восприимчивый к заболеваниям. А вы, Анна Матвеевна, одевайте его как можно теплее. Одевайте так, чтобы никакой ветер не пробрал.
…Восемь лет назад семья Якимовых перебралась на Урал из далекого Приморья. Работал Филипп Якимов сцепщиком вагонов на небольшой железнодорожной станции близ Сучана. Там когда-то партизанил, бил японцев.
Японцы захватили станцию, и кто-то донес на семью партизана. Анну Матвеевну пытали, хотели узнать, где муж, и, ничего не добившись, бросили в погреб. В полубессознательном состоянии она скатилась вниз по деревянным ступеням и до самой ночи лежала на мокрой заплесневелой соломе, сквозь которую просачивалась снеговая жижа.
Ночью в поселок ворвались партизаны.
Простуда и изощренные побои японцев подорвали здоровье крепкой до того женщины. Долгое время она не покидала постели, мучалась от болей в пояснице. Врачи сказали, что она не будет больше иметь детей. Анна Матвеевна ответила: «Лучше умереть. Только не верю я этому. Порода у нас жилистая».
Ее слова оправдались. Через год она справилась с недугом, а вскоре семья Якимовых увеличилась на одного члена.
Мальчика назвали Яковом. Рос он хилым и, не в родителей, слабым ребенком. Видно, наложил на него отпечаток перенесенный матерью недуг.
От отца Яша унаследовал необыкновенную деловитость. Он постоянно что-нибудь мастерил, подолгу и терпеливо выполняя самые тонкие паяльные работы, наматывал катушки, умел обращаться со слесарным инструментом.
Частые заболевания приковывали Яшу к постели, но и тогда он не оставался в бездеятельности, приводя этим в отчаяние мать. Сколько раз отнимала она у него припрятанную под подушку книгу! Яша читал даже когда лежал с самой высокой температурой, если только ему не становилось уж совсем плохо. Оставшись без книг, он давал волю своей фантазии. Кто же в четырнадцать лет не мечтает о кругосветном путешествии, о военных походах, о необыкновенных изобретениях? Воскресало все прочитанное, а читал Яша много, читал запоем, жадно проглатывая книгу за книгой. Поэтому пищи для фантазии было более чем достаточно. Он мог грезить часами.
Но сейчас была весна. Капли звенели о мокрый асфальт. Звуки не проникали сквозь двойные рамы, но Яша чувствовал, что звоном наполнена вся комната, и от этого звука в нем самом все громче, все радостнее поет неведомая струнка. Предметы в комнате казались обновленными, ярче, чем прежде.
