Елена Федина
Бета Малого Льва
Часть I. Охота на тигра
Ольгерд поменял курс в свое дежурство. Он не знал, что это было: затмение или результат холодной работы ума. Он слишком долго смотрел на эту звездочку, с самого детства, и всегда мечтал побывать на ее третьей планете. Но дело было даже не в этом. С мечтами люди спокойно доживают до старости и благополучно с ними расстаются. Тут произошло что-то другое. Ему вдруг показалось, что он уже бессчетное число раз сбивался с маршрута и нарушал график полета. И именно в этом месте.
Он знал, что сначала всё произойдет как обычно: навигатор будет нудно проверять его полномочия и три раза спрашивать подтверждения (обычный, не экстремальный режим), потом на экране побежит красная полосочка задержки, он будет сидеть и тупо смотреть на нее, как будто ничего не случилось. Потом он увидит и услышит сообщение, что курс изменен, тихо-тихо, едва уловимо подступит тошнота: признак параболического отклонения от курса, и так же тихо и незаметно, до смешного обыденно поменяется его судьба. А потом войдет его сменщица Дейс и удивленно спросит: «Ольгерд, что ты делаешь?» И это было уже бессчетное число раз.
Как обреченный, он сказал первый пароль. И так и вышло: запросы, сканирование правой ладони, красная полоска, тошнота, Дейс…
— Ольгерд, что ты делаешь?
— Меняю курс.
— А кто разрешил?
Дейс не была дерзкой, просто очень ответственной и старше его лет на сорок.
— Я пока еще капитан на этой скорлупке, — напомнил он.
Впрочем, капитан — это еще не хозяин корабля, это ничего не значит. Просто у него свои инструкции, а у экипажа свои.
— Но мы же — не разведка, — нахмурилась она, — мы — курьер.
Ольгерд, конечно, мечтал о дальней разведке, но его по молодости пока еще гоняли курьером между земными колониями, причем с мелкими поручениями и такими же незначительными посылками. Обратно с Канделы он вообще летел почти порожняком.
— Спасибо, что напомнила, — сказал он, — я и сам кое-что помню. Нам не понадобится никакое спецоборудование. Даже скафандры. Это же бета Малого Льва.
Странно он себя чувствовал: как будто раздвоился. Один Ольгерд был здесь, а другой — на пару минут в будущем.
«Сейчас она расстроенно сядет в кресло второго пилота», — думал он почему-то без всякого удивления, — «положит ногу на ногу и только через минуту вспомнит, что это за бета». «Это те самые развалины?..»
Она села и ровно минуту напрягала память.
— Это те самые развалины, которые нашел твой отец?
— Да, — сказал он не без гордости, — те самые.
— Но там же ничего нет!
Обидно было это слышать. Кое-что там все-таки было. На третьей планете обнаружились следы вымершей технической цивилизации: разрушенные останки каких-то бесконечных заводов, поросшие лопухом и крапивой, огромные как башни цистерны, рельсы в бурьяне, ржавые вышки с оборванными проводами, подножье которых утопало в мелких ромашках… и почему-то полное отсутствие городов и прочего жилья.
Похоже, люди там жили прямо в цехах, если это вообще были люди, а не роботы. Отец привез много видеозаписей и всяких образцов, комиссия Космопроекта во главе с Илларисом долго копалась в отчетах и решила, что делать там нечего, люди опоздали, по крайней мере, на три тысячелетия. Полезных ископаемых тоже не осталось: свои всё выгребли. Поэтому основывать там колонию именно сейчас нет никакого смысла: ни научного, ни культурного, ни промышленного. Тот факт, что эта планета — почти что копия Земли, всех не обрадовал, а наоборот только насторожил. В общем, исследования отложили в долгий ящик.
Ольгерд всё это прекрасно знал. Он знал так же, что его считали тихоней, скромнягой и одним из самых дисциплинированных капитанов в Космофлоте. У него не было еще ни одного взыскания и даже ни одного предупреждения. Он и в школе был круглым отличником. Ослушаться отца, отказать сестре, упрекнуть в чем-то бывшую жену, а уж тем более нарушить график полета — было для него немыслимым поступком. Тем не менее, он это делал.
Он смотрел на изумленную Дейс и думал о том, что пора ему в долгосрочный отпуск, что нельзя так долго болтаться в космосе даже после развода с женой. Толку от этого мало, а свихнуться можно запросто. И еще подумал, что после дежурства надо срочно достать из сейфа пузырь со спиртом и распить с кем-нибудь…
«Там ничего нет, Дейс, ты права» — думал он, глядя на взрослую умную женщину, — «ничего, кроме моей глупости, кроме моей давней детской мечты, моего сна в тихой темной комнате с распахнутыми на звездное небо окнами и мягкого голоса отца: «Когда ты вырастешь, мы полетим туда вместе, сынок. А сейчас спи…». И я видел ослепительные сны! Впрочем, когда я вырос, он уже не летал».
Дейс смотрела с полным непониманием. Нетрудно было догадаться, что не более восторженно отреагирует и вся команда, не говоря уже о начальстве на Земле, но дело было сделано. Корабль летел к развалинам. «Интересно», — думал Ольгерд, — «поймет ли меня отец?»
Он уже видел себя, бредущего по бурьяну и ржавым рельсам с отвинченным шлемом подмышкой (атмосфера была подходящая). Он шел по этим рельсам много тысяч раз и должен был пройти еще. Если время — это гигантское колесо, то ему не по силам разорвать этот порочный круг, да и зачем?
— Слушай, а ты не заболел? — наконец сделала разумное предположение Дейс и положила ему руку на лоб.
— Заболел, — усмехнулся Ольгерд, — бунтую.
— Послушай, ты ведь не один на корабле.
— Если вы — моя команда, значит, должны мне доверять… и не надо меня гладить по головке, я не ребенок.
— Извините, капитан, — усмехнулась она.
Она летала еще с его матерью. Ольгерд уважал старших, хотя самому уже перевалило за тридцать, он считал, что это уже солидно, и мечтал о серьезных рейсах. Когда же она убрала руку, он понял, что рука на лбу была нужна. И не только сейчас. Всегда. Но ему всю жизнь не везло на женщин.
Мать постоянно была в космосе, пока не погибла на Альдебаране семь лет назад. Сестра была слишком красива, воспитана как принцесса, насмешлива, самоуверенна и без малейшего желания кого-нибудь обогреть и осчастливить. Бывшая жена вообще оказалась чужим человеком, всё время от него чего-то хотевшим и выставлявшим ему оценки. В случайные связи он вступал редко и неохотно, когда ситуация складывалась совсем уж однозначная и безвыходная, никакой особой радости при этом не испытывая. И была еще первая школьная любовь, которая оказалась вовсе не любовью, а черте чем…
