Шушкевич Юрий
"Вексель Судьбы" (книга первая)
Юрий Шушкевич
ВЕКСЕЛЬ СУДЬБЫ
Роман о будущем
В октябре 2014 года пилотным тиражом вышел в свет роман координатора Ассоциации футурологов России Юрия Шушкевича "Вексель судьбы".
В основе сюжета романа - судьба двух разведчиков-диверсантов НКВД СССР, которые в результате хронопортации переносятся из 1942 в 2012 год.
В нашем сегодняшнем мире им удаётся быстро "акклиматизироваться" и стать участниками многочисленных событий, связанных с розысками исчезнувшего за рубежом крупного царского вклада. Однако вместо капиталов, лёгших в основу мировой финансовой системы и с известных пор правящих миром, героям романа удаётся обрести сокровища иного рода.
Роман интересен многочисленными историческими коллизиями и футурологическими прогнозами, которые, будучи преломлёнными в сознании людей первой половины XX века, зачастую раскрываются с неожиданной стороны.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Книга первая
Весенние сны
Глава 2
Окольными путями
Глава 3
Со дна
Глава 4
Квартира наркома
Глава 5
Роковой дневник.
Глава 6
Естественная связь времён
Глава 7
Сотворение совершенства
Глава 8
Елисиум
Книга вторая
Глава 9
Наперехват и наперекор
Глава 10
Искушение долгом
Глава 11
Ясные дали августа
Глава 12
Чужой мёд
Глава 13
Альмадон
Глава 14
Единственное желание
Глава 15
Между прошлым и будущим
Ты посылал на меня многие и лютые беды, но и опять оживлял меня и из бездн земли опять выводил меня.
Псалтирь 70:20
Глава первая
Весенние сны
"Господи! Как долго я спал! Неужели я заснул против своей воли? И почему мне так трудно открыть глаза? Солнце слепит невыносимо."
Веки, словно отекшие свинцовой тяжестью, закрылись, и от прошедшей по лицу судороги захрустел песок на зубах. Усилием воли через мгновенье глаза были вновь разомкнуты, и яркий пульсирующий солнечный свет, как бритва, врезался в мозг, разрывая скопившуюся плотную сонную мглу на багрово-черные капли, которые, симметрично кружась и раздвигаясь, уступили место сначала торжественно-лиловому свечению, сменившемуся полупрозрачной лазоревой пеленой и затем - внезапно явившейся чёткой картине весеннего леса с нежно-салатной листвой берёз и устремившимися ввысь золотыми стволами сосен.
По всему телу в следующий же миг пронеслась лёгкая судорога, подобная слабому электрическому разряду. В ногах обнаружилась каменная тяжесть, из-за которой было невозможно ни согнуть колено, ни повернуться со спины на живот. Зато плечи, руки и шея оказались подвижными и живыми -- ладони чётко чувствовали врезавшуюся в кожу острую хвою и жилы присыпанных прошлогодним опадом корней, а пальцы легко и послушно проникали в податливую мягкость нагретого солнцем дёрна. Можно было приподняться на руках и, запрокинув голову, видеть рассеченные сосновыми кронами квадраты и треугольники светло-голубого неба, манящего теплом и жизнью.
В лесу было достаточно тихо. Изредка раздавались и тотчас же замолкали птичьи крики, да глухой дробью где-то вдалеке стучали колеса поезда. Почему-то не было слышно ни приземного жужжания насекомых, ни высокого шума листвы. Тишина оказывалась необычной и даже пугающей, и одной из первых мыслей было: "Я сплю?" Ведь сновидения лишь обозначают звуки, но не содержат их. Следующая мысль, пронзившая мозг и даже на мгновение затмившая зрение яркой вспышкой, вопрошала: "А жив ли я?" В ответ на неё какая-то непонятная сила тотчас же подняла и расправила грудь, и в лёгкие с шумом ворвался свежий влажный воздух, напитанный прелым духом земли и острыми запахами недавно распустившихся юных листьев. "Ух!.. Похоже, жив."
Однако в минуту, когда по ещё мгновение назад бесчувственной пояснице стало распространяться бодрящее покалывание, свидетельствующее о том, что тело продолжает оживать, и спустя какое-то короткое время, когда ноги станут слушаться, он сумеет подняться, -- неожиданный и страшный удар, направленный кем-то прямо в лицо, пресёк и обрубил благостное течение мысли. В глаза хлынула мгла, имевшая запах и вкус тёплой крови. Повинуясь инстинкту самозащиты, руки выстрелили вперёд, ухватившись одна за колено, другая -- за щиколотку нападавшего, прикрытую толстым шнурованным верхом ботинка, уже изготовившегося к следующему удару. Возникшая из ниоткуда внутренняя сила, которой наполнились ещё слегка ватные руки, с резкостью прижала неприятельское колено к земле -- что, по-видимому, стало для нападавшего неожиданностью, поскольку он, теряя равновесие, с шумом и громкой руганью завалился на траву.
В этот момент надлежало бы суметь перевернуться на бок и, решительно оттолкнувшись от поверхности, со всей тяжестью и свирепостью навалиться на агрессора, оглушить его ударом в район виска, затем постараться обездвижить, заломив, до хруста в сухожилиях, его преступную руку. Не забыв при этом лишить его возможности кричать -- закрыв для этого локтем рот или, если удастся на несколько мгновений освободить руки, то забить туда в качестве кляпа пучок сухой травы с корневым комом, оторванный от ближайшей кочки. И лишь только потом, заглянув негодяю глаза и разобравшись, что же это за гусь, решить, как действовать дальше -- оглушить, связать или же сразу отправить к праотцам.
Однако чёткий и понятный план поединка, десятки раз отработанный на боевых занятиях и сотни раз прокрученный в голове со всеми мыслимыми и немыслимыми вариациями, в этот раз увы, никак не мог быть выполнен. Поясничные мышцы едва слушались слабых импульсов воли, а ноги продолжали пребывать в бесчувственном оцепенении. Несколько драгоценных секунд было упущено, и неприятель, шумно поднявшись с земли, нанес высоким шнурованным ботинком ещё один удар, после чего опустился на одно колено, буквально вдавив им в землю локоть распластанной руки, вцепился в шею и начал душить, что-то негодующе приговаривая себе под нос. Добраться до шеи негодяя или сдернуть с себя его грузное туловище каким-либо болевым приёмом с одной действующей рукой не представлялось возможным. Исход поединка, начавшегося столь внезапно и необъяснимо, столь же внезапно окрасился мраком близкого смертного финала. Чернота накатывалась волнами, иногда на несколько секунд отступая, когда удавалось разомкнуть веки, и тогда кровь, посылаемая бешено колотящимся сердцем, распахивала зрачок для приёма последних порций света, уже более не передающего деталей и несущего лишь прощальный образ проваливающегося в никуда мира.