26 октября 1850 года.
Дорогой Бони,
смеркается, и я только что проснулся, а спал я подряд двадцать четыре часа. Хотя Кел ничего мне не сказал, подозреваю, что он подсыпал мне в чай сонный порошок, чтобы воспрепятствовать моим намереньям. Он добрый заботливый друг, желает только лучшего, и я ничего не скажу ему.
Конечно, я все тщательно обдумал. Завтра днем! Я спокоен, решителен, но, кажется, чувствую, что моя лихорадка может вернуться. Если это так, то все должно сделать завтра. Возможно ночью было бы лучше, и даже Пламень Ада не сможет заставить меня отказаться и отложить поход в город призраков.
Я не в состоянии больше писать. Пусть Бог благословит и поддержит тебя, Бони.
Постскриптум.
Птицы снова стали кричать и ужасные звуки в стенах возобновились. Кел не знает, что я не сплю.
Чарльз.
(Из записной книжки Келвина МакКена).
27 октября 1850 года.
Его не переубедить. Очень хорошо. Я иду с ним.
4 ноября 1850 года.
Дорогой Бони,
слабость чувствую невероятную. Я не уверен в дате, ведь мой календарь - подсчет отливов и приливов, заходов и восходов солнца... а такой календарь слишком неточен. Я сижу за столом, где написал тебе первое письмо из Чапелвэйта, и смотрю на темное море, над которым быстро гаснут последние солнечные Лучи. Никогда больше я этого не увижу. Эта ночь - последняя ночь моей жизни.
Как тяжело море обрушивается на скалы! Оно бросает клочья Иены в темнеющее небо, как флаги, сотрясая пол подо мной. В оконном стекле вижу свое отражение - бледное, словно лик вампира. Я ничего не ел с 27 октября и почти не пил, ведь нет дольше Кела, который смог бы поставить у моего изголовья графин со свежей водой.
Кел! Его больше нет в живых, Бони. Он занял мое место, бедняга с золотыми руками и скуластым лицом, которое так похоже на нынешнее отражение моего лица в оконном стекле. И, конечно, ему могло бы больше повезти. Его не преследовали сны, как преследовали они меня в последние дни. Эти сны, словно призрачные тени, которые затаились в коридорах кошмарного бреда. Даже сейчас мои руки еще дрожат. Вот... я закапал страницу чернилами!
В то утро Келвин поспорил со мной, так как я попытался ускользнуть из дому. Я-то считают себя таким хитрым. Я сказал ему, что решился: мы должны уехать и спросил его, не отправится ли он в Тандрелл, милях в десяти, чтобы нанять экипаж, тогда бы мы выбрались из ловушки, покинули местность, где были столь печально известны. Он согласился совершить эту утомительную пешую прогулку, и я смотрел ему вслед, смотрел, как он уходит по дороге вдоль моря.
Когда он исчез из виду, я стал быстро собираться: взял плащ и шарф (погода выдалась мерзкая, этим утром морской бриз принес первое дыхание зимы). Сперва я взялся за ружье, но потом рассмеялся про себя. Какая польза от ружья в такой ситуации?
Я запасся в чулане всем необходимым, остановился и посмотрел в последний раз на море и небо. Запах свежего воздуха перебил запах гнили. Под облаками, высматривая добычу, летали чайки.
Я обернулся. Рядом со мной стоял МакКен.
- Вы не пойдете туда один, - сказал он. Усмешка по-прежнему не покидала его лицо.
- Но, Келвин, - начал было я.
- Нет, ни слова! Мы пойдем вместе и сделаем то, что должны сделать. Иначе я поверну вас назад насильно. Вы не здоровы. Одного я вас не отпущу.
Невозможно описать ту борьбу эмоций, которая охватила меня: смущение, оскорбленное самолюбие, благодарность... и, конечно, самым великим была любовь!
Молча обогнули мы летний домик и солнечные часы, прошли по заросшему травой пустырю и углубились в лес. Стояла мертвая тишина... птицы не пели, не стучал дятел. Только в воздухе чувствовался запах соли. Откуда-то издалека потянуло гарью костра. Деревья были увиты осенними цветами, но мне показалось, что ярко-красный цвет преобладает над всем остальным.
Вскоре запах соли исчез и появился другой, более неприятный запах. Он был самым отвратительным, с которым я когда-либо сталкивался. Когда мы пришли к покосившемуся мосту, который пересекал реку, я ожидал, что Кел вновь попросит меня отложить начатое дело, но он промолчал, остановился, глядя на мрачный шпиль, который, словно насмешка, тянулся к голубому небу, потом взглянул на меня, и мы пошли дальше.
Быстро и немного побаиваясь, мы приблизились к церкви Джеймса Буна. Дверь до сих пор была полуотворена после нашего бегства. Казалось, кто-то следит за нами из темноты. Когда мы йоднялись на несколько ступеней, душа у меня ушла в пятки, руки задрожали, когда я коснулся дверной ручки и толкнул ее. Запах внутри стал еще более сильным, еще более противным, чем раньше.
Мы вошли в помещение и, не останавливаясь, пошли дальше, в главный зал. Там стоял кавардак.
Что-то гигантское поработало тут, все порушив. Скамьи оказались перевернутыми и сваленными в кучу, словно деревянный лом. Оскверненный крест лежал у восточной стены, и зазубренное отверстие в стене свидетельствовало о силе, которая похозяйничала тут. Маслянистые лампады были сброшены со своих мест и вонь китового жира смешалась с ужасным зловонием, которым пропитан был весь городок. Внизу центральный придел словно призрачная тропа был пересечен черной полосой ихора, смешанного со зловещими на вид каплями крови. Наши взоры обратились к кафедре... только она казалась нетронутой. На богохульственной книге, пристально глядя на нас остекленевшими глазами лежал мертвый ягненок.
- Боже! - прошептал Келвин. Мы приблизились, стараясь не запачкать обувь липкой жидкостью. В зале эхом отдавались наши шаги и, казалось, их звукам вторил громкий смех.
Мы вместе пошли вперед. Ягненок не был разорван или заколот. Нам показалось, что он был раздавлен, словно мех с кровью, кости его были переломаны неведомой силой. Густой и зловонной лужей кровь растекалась по кафедре и алтарю... конечно, она застила и раскрытую книгу, но на книге слой крови казался прозрачным, нацарапанные в книге руны читались сквозь Кровь, как сквозь цветное стекло!
- Мы должны забрать книгу? - решительно спросил Кел.
- Да. Я должен сделать это.
- А что вы собираетесь делать потом?
- То, что нужно было сделать шестьдесят лет назад. Я пришел уничтожить ее!
Мы сбросили ягненка с книги, и звук глухого удара разнесся под сводами церкви, когда мертвое тело упало на пол. Запачканные кровью страницы теперь ожили, и ярко-красная кровь засверкала на желтой бумаге.
У меня в ушах загудело. Низкий голос пел песнь. Звук, казалось, исходил из самих стен. Мельком взглянув на Кела, я понял, что он слышит то же самое. Пол под нами задрожал, словно то, что обычно обитало в церкви, пыталось выйти из стен, взять нас под свою опеку. Реальный мир и время исказились и треснули. Церковь наполнилась призраками. Я увидел Джеймса Буна, отвратительного и уродливого, прыгающего вокруг лежавшего навзничь тела женщины, и Филиппа Буна, стоящего у него за спиной - псаломщика в черной рясе с капюшоном, с ножом и Кубком в руках.
