А весь вечер он посвятил исключительно ей. Сидел в тесной летней кухне за скрипучим столом, накрытым слежавшейся где-то в сундуке яркой скатертью, едва просвечивавшей сквозь мутную клеенку. Пережевывал третью или четвертую, если считать от момента полного насыщения, плюшку, — «полночи пекла, Васенька, как ты любишь!» — вяло размышляя, действительно ли раньше мать готовила вкуснее или ему просто так казалось. Вежливо и сдержанно отвечал на все расспросы, хотя они большей частью касались то его зарплаты, то отношений с женщинами, — что, грубо говоря, было вообще не её дело. Сам заботливо спрашивал её о здоровье — она, разумеется, не замедлила излить на голову сына поток жалоб: неприкрытый энергетический вампиризм. Впрочем, это ведь его мать…
И вдруг в самом разгаре задушевного общения она резво вскочила на ноги — как раз на фразе «ноги уж не носят, Васенька»… от иронической улыбки он удержался. Выяснилось, что «за всей этой болтовней» мать забыла загнать в хлев коз!!! Именно так, со множеством восклицательных знаков, оно и прозвучало. Создавалось впечатление, что на козах и только на козах держится не только её хозяйство, но и весь мир.
Василий остался за столом и, воспользовавшись её отсутствием, скормил недоеденную плюшку двум на редкость наглым трехцветным котам. Подождал ещё немного, но мать не возвращалась. Сказывалась дорожная усталость, и он решил отправиться спать, чтобы с утра пораньше уйти на море с аквалангом. Перед сном, пробираясь между грядками к дощатому заведению на том конце огорода, он слышал, как мать покрикивает вдалеке, а противный хор нестройного меканья отвечает ей…
Первое, что он увидел, проснувшись рано утром, была огромная, чуть ли не литровая кружка на прикроватной тумбочке, до краев полная козьего молока. Парного, тепловатого, на удивление мерзкого… к сожалению, рядом не было котов. Зато у кровати стояла мать, давным-давно поднявшаяся на ноги, уже утомленная, помятая. Инквизиторски зорко проследила, чтобы он выцедил все молоко до капли, а затем… Затем начался собственно шантаж, но думать об этом сейчас не хотелось.
… Прямо в маску влипли голубые щупальца корнеротой медузы, и Твердовский отпрянул. Взвилась вверх стайка пузырьков; медуза соскользнула с маски, вильнув куда-то за спину. Но впереди маячили на разной глубине ещё несколько студенистых куполов, и Василий поплыл медленнее, выбрасывая руки вперед разгребающими движениями. Этих тварей он не мог терпеть с детства. То, что сейчас его тело закрывал герметичный гидрокостюм, не смягчало физиологической гадливости. Впрочем, тут присутствует и позитивный аспект, — попытался успокоить себя Твердовский. Медузы идут к берегу: верный признак того, что вода действительно перемешивается, как утверждал Энвер, а значит…
Вот он показался неясной тенью сквозь толщу воды — косяк рыб, крупных, черных, похожих на небольшие торпеды. Скорее всего, кефаль, — решил Твердовский. Черной, она, конечно, казалась только против света… и целиться с такой позиции было неудобно. Он поплыл наперерез косяку, стараясь двигаться как можно сдержаннее. Однако опасения спугнуть рыбу вскоре показались даже забавными: косяк все не кончался, вытянувшись в овальную фигуру, напоминающую кита.
Действительно большой косяк. Действительно большая удача.
Теперь от него, охотника, требовалось лишь быть собранным, хладнокровным и разумным. Никакой пальбы в белый свет! — он привык математически выверять каждый выстрел. Выбрать конкретную рыбину, которая падет его жертвой. Спокойно, как в тире, прицелиться… нет, не в нее, а в то место, где она окажется через ту долю секунды, что потребуется на полет заряду подводного ружья. И, разумеется, сделать поправку на преломление света в воде. Именно из-за него, преломления, и промахиваются обычно новички, ничего не смыслящие в точных науках.
Миниатюрная острога пробила рыбину под хребтом, возле жабер. Притянутая за леску, кефаль оказалась значительно меньше, чем могли бы подумать все те же новички, не подозревающие об оптических эффектах моря. Твердовский же не был разочарован. Деловито спрятав бьющуюся рыбу в садок у пояса, он снова зарядил ружье. Новые жертвы проплывали мимо. Вот эту… нет, следующую… прицелиться…
… Он поднялся к поверхности и выбросил надувной оранжевый буй сигнал Энверу, который по уговору должен был рыбачить с лодки в этом районе. Ждать пришлось довольно долго, и Твердовский заволновался — он всегда нервничал, когда запас воздуха в акваланге становился меньше получасового. Замелькали мысли о нехорошей ухмылке Энвера перед его, Василия, погружением, вообще о непостижимости мусульманской души… Овальная тень от лодки накрыла аквалангиста; но мысли остались.
— Как улов, Ильич?
Твердовский взобрался в накренившуюся лодку, в один момент став тяжелым и неповоротливым. Сорвал маску, выплюнул загубник, и свежий морской воздух, прочистив легкие, с лихвой компенсировал издержки перехода из стихии в стихию.
— Как улов? — повторил Энвер, добродушно сверкая желтыми зубами.
Василий с гордостью приподнял садок у пояса, где судорожно вздыхали пять крупных серебристо-полосатых кефалей. Надо срочно отцепить его и опустить в воду…
Улыбка рыбака стала деревянной… или все-таки показалось?
В мокрой сетке на дне лодки шевелились несколько бычков и, кажется, морских собачек, — все, что удалось наловить Энверу на удочку и четыре закидушки. Лов сетями в это время года запрещен… а ведь у татарина большая семья и нет другой работы, кроме продажи на базаре этой самой рыбы. И что он должен думать о богатом киевлянине, праздном отдыхающем, который ради удовольствия вылавливает у него под носом роскошную кефаль?..
Энвер приналег на весла, на его коричневых руках выступили рельефные клубки мускулов. Твердовский подвинулся на самый край кормы, пытаясь построить из скрещенных рук энергетическую защиту, — очень мешал садок, который приходилось держать опущенным за борт. Может быть, предложить рыбу Энверу?.. но кто знает, не воспримет ли он такой подарок как насмешку, реакцию мусульман невозможно предугадать… И у всех у них черные ауры, так говорил на одном из сеансов Кузьмич.
Как он, Василий, мог об этом забыть?!
Больше никогда… Никогда!..
… — Завтра в это же время, Ильич? — спросил рыбак, по колено в воде швартуя лодку к берегу. Твердовский выпрыгнул, поскользнулся на круглых подводных голышах, поросших пленкой невидимых водорослей, больно ушиб ногу. Морщась, взвалил на плечо акваланг, ласты и злополучный садок с рыбой. У Энвера что-то не получалось, он вполголоса ругался по-татарски и, кажется, не ждал ответа.
