Спустя пять лет я снова был на Аршане.." Какой же это все-таки дивный уголок первозданной природы! И как хорошо, что в ущелье Кыргонды и на окрестные склоны не проложены автомобильные дороги. Даже и тропа ведет лишь к первому водопаду, да кое-где от нее ответвляются узкие стежки. По ним можно взобраться на нижние утесы. А дальше курортники обыкновенно и не отваживаются ходить.
Как в ГУМе, потеряв друг друга, покупатели встречаются у фонтана, так на Аршане курортники находят своих знакомых у источника. Если Олесов сейчас здесь, я могу дождаться его, сидя на скамейке у входа в павильон, куда подведена целебная вода. Но я знал другое место, где так же не разминусь с Олесовым. Увы! Было бы слишком большой удачей, если бы oни вторично приехали на Аршан одновременно.
В первый же день я взобрался на памятный мне утес. С Олесовым мы были здесь ранней весной, сейчас стоял конец июня. Тогда окрест все было голо зеленели одни сосны и кедры; теперь поднялись травы, распушились березы и осинки. Южные скаты были желты от лилий, чуть в отдалении склон пятнали алые крапины царских кудрей, а на зубчатых утесах ветер колыхал сиреневую и синюю 6ахрому травянистого мелкоцветья... Но особенно прелестны были кукушкины бaшмачки - нежносиреневые пузыри размером почти с кулак. Они предпочитали тенистые участки, на оголенных скатах среди лилий их не видно. Цветы эти ужe занесены в Красную книгу. Некогда они родились в горах, теперь бежаля сюда, ища спасения на своей прародине.
Однажды я поднялся на голец. Затратил на восхождений полдия. Запасливо взял едет и термос с аршанской водой.
Внизу белели шиферные крыши домов, беспланово раскиданных в хвойном лесу; светлой лентой струилось меж ними русло Кыргaнды, уcеяиное известняковыми валунами.
На гольце я нашел вылинялый стяг, древко которого было воткнуто в груду камней. На ближнем уступе виднелись начертанные имена туристов, раньше меня совершивших восхождение. В другом месте кто-то ограничился одними инициалами. Буквы уже слиняли. Пройдет пять-десять лет, и от них не сохранится следа, и кто-нибудь другой, жаждущий славы, поверх смытых инициалов наляпает новые. Но ливни, ветры и солнечный зной не пощадят и их. Не только буквы, написанные на камне, но и сами cкалы разрушатся со временем. Напрасны усилия тех, кто хoчет хотя бы таким способом оставить о себе память. Природа равнодушна к людскому тщеславию. Деяния героев (пусть только читатель не подумает будто я называю геройством восхождение на гору) сохраняются лишь в памяти потомков на срок, пока жива история. Но если история кончилаеь, прерывается и людская память. Так случилось на Земтере, про который мне рассказал Олесов. У них истории уже не было--земтерянам досталось одно сытое прозябание.
Пять лет назад, слушая Олесовя, я не сомневался в правдивоcти его рассказа. Теперь меня одолевали сомнения. Но Олесов ничуть не походил на человека, жаждущего прославиться своими похождениями. Напротив, избегал общества. Не так ведут себя честолюбцы.
А если он все же сочинил, тoгда зачем..? Ради забавы?
Нет. Если его приключения выдуманы, так только не для услады. Олесова мучило беспокойство за судьбы человечества и живой природы. Оно и навеяло его фантазии. Людям хочется иметь над собой могущественную опеку. Не есть ли религия мечта о таком всесильном и доброжелательном покровительстве? В мире время от времени являются фантазеры, которые хотели бы передать ответственность за судьбы мира и потомства в чьи-нибудь благодетельные руки.
Увы, таких рук нет. Спасать мир и заботиться о нуждах потомства надлежит нам, живущим на земле сегодня. Завтра, возможно, будет поздно.
Не об этом ли хотел сказать Олесов.
