Афиша объявляла о грядущей выставке картин молодой художницы Целестины Уайт, которая называлась «Этот знаменательный день». Открывалась выставка в пятницу, 12 января, продолжалась более двух недель, до субботы, 27 января.
На негнущихся ногах Младший решился войти в галерею. Он ожидал, что ее сотрудники изумятся, услышав про Целестину Уайт, ожидал, что афиша исчезнет, когда он вновь подойдет к витрине.
Вместо этого ему дали цветной буклет с фотографиями нескольких картин художницы. В буклете нашлось место и ее улыбающемуся лицу, которое он увидел в витрине.
Из краткой биографической справки следовало, что Целестина Уайт окончила Академию художественного колледжа Сан-Франциско, а родилась и выросла в Спрюс-Хиллз, штат Орегон, в семье священника.
Агнес всегда нравился рождественский обед с Эдомом и Джейкобом, потому что только в этот вечер они вдруг забывали о своем пессимизме. Точной причины она назвать не могла: то ли на них действовала присущая событию атмосфера, то ли они хотели доставить удовольствие сестре. Если милый Эдом упоминал о торнадо, а дорогой Джейкоб — о мощных взрывах, каждый говорил не о количестве жертв, как обычно, но о подвигах и мужестве тех, кто в эпицентре катастрофы не терял присутствия духа, спасся сам и помог спастись другим.
С Барти рождественский обед проходил еще веселее, особенно в этом году, когда до его третьего дня рождения оставалось лишь несколько дней. Он без умолку болтал о визитах к друзьям, у которых он, его мать и Эдом побывали с утра, об отце Брауне, словно священник-детектив был реальным человеком, а не книжным персонажем, о лягушках, которые расквакались в ближайшем болотце, когда он и Агнес приехали с кладбища, и его болтовню все слушали с большим удовольствием, потому что детская наивность переплеталась в ней с точными наблюдениями, свойственными умудренным опытом взрослым.
За супом, тушеной свининой и сливовым пудингом он говорил о чем угодно, но только не о том, что остался сухим после пробежки под дождем.
Агнес не просила сына не рассказывать дядьям о его удивительных способностях. По правде говоря, и приехав домой, она еще не оправилась от изумления и, готовя с Джейкобом обед и контролируя Эдома, накрывавшего на стол, никак не могла решить, поведать ли им о том, что произошло, когда она и Барти бежали под дождем от могилы Джоя к автомобилю. Восхищение соседствовало со страхом, близким к панике, и она боялась делиться своими впечатлениями до того момента, как придет полное осознание случившегося.
В тот вечер в комнате Барти, после того, как он помолился на ночь и она подоткнула ему одеяло, Агнес присела на его кровать.
— Сладенький, я все задаю себе этот вопрос… Теперь, когда у тебя было время подумать, ты можешь объяснить мне, что произошло?
Он помотал головой.
— Нет. Тут просто надо чувствовать.
— Как все устроено?
— Да.
— Нам придется еще не раз говорить об этом, так что у нас будет много возможностей вновь все обдумать.
— Конечно.
Рассеянный абажуром свет настольной лампы золотил лицо Барти, глаза сверкали сапфирами и изумрудами.
— Ты не рассказал об этом ни дяде Эдому, ни дяде Джейкобу.
— Лучше не надо.
— Почему?
— Ты испугалась, так?
— Да, — она не говорила ему, что причина ее страха — не его заверения и не вторая прогулка под дождем.
— А ведь ты никогда ничего не боишься.
— Ты хочешь сказать… Эдом и Джейкоб и так боятся слишком многого.
Мальчик кивнул:
— Скажи мы об этом, им бы, возможно, пришлось стирать трусы.
— Где ты это услышал? — спросила Агнес, не в силах скрыть улыбки.
Барти хитро усмехнулся:
— В одном из домов, где мы сегодня побывали. От больших детей. Они говорили, что смотрели такой страшный фильм, что потом им пришлось стирать трусы.
— Большие дети не становятся умными только потому, что они большие.
— Да, я знаю. Агнес помялась.
— У Эдома и Джейкоба была трудная жизнь, Барти.
— Они работали в шахтах?
— Что?
— По Ти-Ви говорили, что у шахтеров трудная жизнь.
— Не только у шахтеров. Ты, конечно, многое уже знаешь, но все же слишком мал, чтобы я могла тебе это объяснить. Со временем объясню.
— Хорошо.
— Ты помнишь, мы говорили об историях, которые не сходят у них с языка.
— Ураган. В Галвестоне, штат Техас, в 1900 году. Погибло шесть тысяч человек.
— Да, эти истории, — Агнес хмурилась. — Сладенький, ураганы, которые уносят людей, взрывы, которые разрывают людей… это еще не вся жизнь.
— Но случается и такое.
— Да, — кивнула Агнес. — Случается.
Агнес и раньше пыталась найти нужные слова, чтобы объяснить Барти, что его дядья потеряли надежду, объяснить, каково жить без надежды, рассказать, не травмируя детскую психику, о том, что вытворял его дед, ее отец, с ней и ее братьями. Но пока она не знала, как к этому подступиться. Уникальные умственные способности Барти не облегчали задачу. Чтобы понять, требовался не только интеллект, но и опыт, и эмоциональная зрелость.
Вот и теперь пришлось обойтись без объяснений.
— Даже когда Эдом и Джейкоб говорят о катастрофах, я хочу, чтобы ты всегда помнил о том, что главное в жизни — сама жизнь и счастье, а не смерть.
— Мне бы так хотелось, чтобы они это знали, — вздохнул Барти.
Агнес от избытка чувств расцеловала Барти.
— Мне тоже, сладенький. Очень бы хотелось. Послушай, сынок, несмотря на все эти истории и иногда странное поведение, твои дядья — хорошие люди.
— Я это знаю.
— И они очень тебя любят.
— Я тоже их люблю, мамик.
Еще раньше облака перестали проливаться дождем. Теперь и с ветвей окружающих дом деревьев упали последние капли. Ночь выдалась такая тихая, что Агнес слышала шум прибоя на берегу океана, расстояние до которого превышало полмили.
— Хочешь спать?
— Немного.
— Санта-Клаус не придет, если ты не заснешь.
— Я не уверен, что он существует.
— С чего ты это взял?
— Где-то прочитал.
Агнес опечалилась. Ее мальчик сам отказывался от этой чудесной выдумки человечества. Ее же веры в существование Санта-Клауса лишил жестокий отец.
— Он существует, — заверила Агнес сына.
— Ты так думаешь?
— Я так не думаю. И даже не знаю. Просто чувствую. Ты же чувствуешь, как все устроено. Готова спорить, чувствуешь ты и то, что Санта-Клаус — настоящий.
И всегда-то яркие глаза Барти сверкнули еще сильнее, словно подсвеченные полярным сиянием.
— Может, и чувствую.
— Если нет, значит, твоя чувствительная железа не работает. Хочешь, чтобы я почитала тебе на ночь?
— Нет. Я закрою глаза и расскажу себе сказку.
