— Ты хочешь сказать, что нас всегда будут считать варелсами, а не раманами?
«Уанда, лучше бы ты не объясняла им демосфенову иерархию удаленности».
— Необязательно. То, что мы вам давали до сих пор, мы сделали из того, что нашли в вашем мире, например из кабры. И все равно, если об этом узнают, нас навсегда изгонят с этой планеты, мы никогда больше не увидим вас.
— Металл, которым вы пользуетесь, вы тоже берете из нашего мира. Мы видели, как люди выкапывали его из земли к югу отсюда.
Миро отметил это в памяти. Ни с какой точки вне ограды нельзя было увидеть шахты. Значит, свинки могут как-то перебираться через ограду и наблюдать за людьми внутри колонии.
— Его находят в земле, но только в некоторых местах, и я не знаю, как искать их. И даже если его выкопать, он смешан с камнями. Его надо очистить, а это очень трудный процесс. Каждый кусочек металла, выкопанный из земли, строго учитывается. Если мы дадим вам хоть один инструмент — отвертку или пилу — это заметят, их будут искать. Хотя никто не будет искать молоко кабры.
Эрроу некоторое время смотрел на него в упор; Миро выдержал его взгляд.
— Мы подумаем об этом, — сказал Эрроу. Затем он протянул руку в сторону Календара, и тот положил в нее три стрелы. — Посмотри, эти хорошие?
Они были сделаны так же безупречно, как и все, что делал Эрроу. Но наконечник был особенным. Он был сделан не из обсидиана.
— Кость кабры, — сказал Миро.
— Мы убиваем кабру с помощью кабры, — Эрроу отдал стрелы обратно, встал и ушел.
Календар поднял изящные деревянные стрелы перед собой и пропел что-то на «языке отцов». Миро узнал песню, хотя слов разобрать он не мог. Мандачува как-то объяснил ему, что это молитва — свинки просили мертвое дерево простить их за то, что они пользовались орудиями, сделанными не из дерева. «Иначе, — сказал он, — деревья могут подумать, что Малыши возненавидели их». Миро вздохнул — религия!
Календар ушел со стрелами. Вместо него напротив Миро присел на корточки молодой пекениньос, которого звали Хьюмэн. Он положил на землю завернутый в листья сверток и осторожно развернул его.
Это была распечатка книги «Королева и Гегемон», которую Миро дал им четыре года назад. Из-за этого он и Уанда слегка поссорились. Начала Уанда в разговоре со свинками о религии, хотя это была и не ее вина. Мандачува спросил: «Как вы, люди, живете без деревьев?». Конечно же она поняла вопрос — он говорил не о виде растений, а о богах. «У нас тоже был Бог — это человек, который умер, но все равно жил», — сказала она. «Как, только один? И где же он живет сейчас?» — «Никто не знает». — «Тогда зачем он? Можно ли с ним говорить?» — «Он живет в наших сердцах».
Их это озадачило. Когда Либо узнал, он засмеялся и сказал: «Видите? Для них наша изощренная теология похожа на суеверие. Подумать только — живет в наших сердцах! Что это за религия по сравнению с богами, которых можно увидеть и потрогать…».
«Залезть на них и собирать мачос, не говоря уже о том, что некоторых они срубили, чтобы сделать свой дом», — сказала Уанда.
«Срубить? Срубить их? Без каменных или металлических орудий? Нет, Уанда, они молятся, чтобы деревья упали». Но Уанду не веселили шутки о религии.
По просьбе свинок Уанда как-то принесла им распечатку Евангелия от Иоанна из упрощенного издания Библии на старке. Но Миро настоял на том, чтобы дать им еще и распечатку «Королевы и Гегемона». «Святой Иоанн ничего не говорит о существах, живущих в других мирах. А Глашатай Мертвых объясняет людям, кто такие баггеры, а баггерам — кто такие люди», — сказал он. Уанду разгневало такое святотатство. Но всего через год они увидели, что свинки разжигают костер страницами из Евангелия, а «Королева и Гегемон» была нежно завернута в листья. Какое-то время Уанда очень расстраивалась из-за этого, а Миро научился не поддразнивать ее этим.
И вот сейчас Хьюмэн открыл книгу на последней странице. Миро заметил, что как только он открыл книгу, все свинки молча собрались вокруг. Танец сбивания масла кончился. Хьюмэн прикоснулся к последним словам.
— Глашатай Мертвых, — произнес он.
— Да, я видел его вчера.
— Он настоящий Глашатай. Так сказал Рутер.
Миро говорил им, что Глашатаев много, а автор «Королевы и Гегемона» совершенно точно уже умер. Видимо, им трудно было расстаться с надеждой, что тот, который прибыл сюда, и был настоящим, тем, кто написал эту книгу.
— Я думаю, что он хороший Глашатай, — сказал Миро. — Он был добр к моей семье, и я думаю, что ему можно доверять.
— Придет ли он, чтобы говорить с нами?
— Я еще не спрашивал его, поэтому я пока не могу сказать. Надо подождать.
Хьюмэн откинул голову и завыл.
«Неужели пришла моя смерть?» — подумал Миро.
Но нет. Остальные нежно коснулись Хьюмана и помогли ему завернуть книгу в листья и унести ее. Миро встал, чтобы уйти. Никто из свинок не обернулся к нему. Казалось, они все чем-то занимаются, а его просто и не видят.
Уанда догнала его у самой опушки леса, в кустарнике, где их нельзя было увидеть из Милагре — хотя никто никогда и не смотрел в сторону леса.
— Миро, — мягко позвала она его. Он повернулся и она оказалась в его объятиях; он чуть не упал назад.
— Ты чуть не убила меня, — сказал он или попытался, сказать, потому что она начала целовать его и говорить было трудно. Наконец он оставил попытки сказать что-то и ответил ей долгим и нежным поцелуем. Она резко отстранилась.
— Не увлекайся, — сказала она.
— Так бывает, когда женщины начинают целовать меня в лесу.
— Остынь, Миро, еще не скоро, — она взяла его за пояс, притянула к себе, поцеловала еще раз. — Только через два года мы сможем пожениться даже без разрешения твоей матери.
Миро не пытался спорить. Он не очень беспокоился о религиозных запретах, но понимал, что в таком маленьком хрупком обществе, как Милагре, очень важно строго соблюдать брачные обычаи. Поэтому, несмотря на множество возможностей, они были целомудренными, как монахи. Хотя если бы Миро подумал хоть раз, что после свадьбы им придется дать такой же обет целомудрия, как в монастыре Детей Разума, то девственности Уанды угрожала бы серьезная опасность.
— Этот Глашатай, — сказала Уанда. — Ты ведь знаешь, что я думаю о его приезде.
— Это в тебе говорит католическая религия, а не разум, — он попытался поцеловать ее, но в последний момент она наклонила голову. Он страстно поцеловал ее нос, и она рассмеялась и оттолкнула его.
— Ты невыносим, Миро, — она вытерла нос рукавом. — Мы уже послали к черту научные методы, когда начали помогать им улучшить свою жизнь. Через десять-двадцать лет это будет заметно со спутников. Может быть, к тому времени мы успеем закрепить эти изменения. Но если тут появится чужак, у нас нет шансов. Он расскажет кому-нибудь.
— А может быть, не расскажет. Я и сам был здесь не своим.
— Не своим, но и не чужаком.
— Жаль, что ты не видела его вчера вечером, Уанда. Сначала Грего, а потом когда Куара проснулась в слезах…
— Одинокие, отчаявшиеся дети — что это доказывает?
— И Эла. Она смеялась! И Ольгадо — он действительно был частью семьи.
— А Ким?
— По крайней мере, он перестал кричать: «Пусть безбожник уйдет!».
— Я рада за твою семью, Миро. Я надеюсь, что он сможет вылечить их навсегда, правда, я вижу и то, что ты изменился, в тебе больше надежды, чем раньше. Но не приводи его сюда.
Миро задумчиво пожевал губу и пошел от нее прочь. Уанда догнала его, поймала за руку. Они уже вышли на открытое место, но между ними и воротами было дерево Рутера.
— Не оставляй меня так! — с нажимом сказала она. — Ты не можешь уйти просто так!
— Я знаю, что ты права, — сказал Миро. — Но я ничего не могу сделать с собой. Когда он был в нашем доме, это было как будто… к нам пришел Либо.
— Отец ненавидел твою мать, Миро. Он никогда не пришел бы туда.
— А если бы пришел? Глашатай в нашем доме был таким же, как Либо на станции. Ты понимаешь?
— А ты? Он пришел и повел себя так, как должен был бы вести себя ваш отец, хотя он никогда так не делал, и все вы готовы перевернуться на спину и подставить брюхо, словно маленькие щенки.
Презрение на ее лице разгневало Миро. Он хотел ударить ее. Вместо этого он подошел к дереву Рутера и ударил по нему ладонью. Всего за четверть века оно выросло до восьмидесяти сантиметров в обхвате, и кора была грубой на ощупь.
Она подошла к нему.
— Прости, Миро, я не хотела…
— Ты хотела, и это было глупо и эгоистично…
— Да, ты прав, я…
— Пусть мой отец был негодяем, но это не значит, что я должен перевернуться на спину перед каждым человеком, который ласково погладит меня по голове…
Ее рука гладила его волосы, плечо, спину.
— Я знаю, знаю, знаю…
— Потому что я знаю, что такое хороший человек — не отец, а просто хороший человек. Я ведь знал Либо, верно? И если я говорю тебе, что этот Глашатай, этот Эндрю Виггин похож на Либо, ты должна послушать меня, а не отмахнуться, как от скулящего щенка!
