— Этот мошенник — человек слова? — Планкет не верил ушам. — Что ты ему наобещал?
— Пятьдесят крон, — Фласк виновато улыбнулся.
— Сколько?! — Планкет ахнул. — Да где мы возьмем такую сумму?
К счастью, у певца был ответ и на этот вопрос:
— У Крокуса. Все просто. Надо обшарить его карманы, друг мой, и все будет в порядке.
Планкет задумался. Действительно, в словах компаньона было здравое зерно. Негр-головорез славился своими заработками. Одни его ботинки чего стоили… Наверняка и в этот раз у убийцы были с собой приличные деньги. Планкета, правда, совсем не прельщала перспектива грабить покойника, но это был выход.
— А как быть с самим Крокусом?
— Я и это предусмотрел, — сказал певец самодовольно. — О трупе позаботится господин Лампиер. Старый прохиндей сказал, что за такие деньги он возьмет сокрытие тела на себя. Подарок от фирмы, как он выразился. Естественно, я согласился. — Фласк сделал паузу. — Друг мой, что вы так странно на меня смотрите? Покажите мне человека, который на моем месте поступил бы иначе?
— Я, — сказал Планкет.
— Ты ээ… не считаешься. Вы наивны, как ребенок, друг мой.
— Я просто честный человек!
— Палтус ты, — сказал Фласк и осекся. Планкет замер с открытым ртом. В устах Лампиера эта грубость звучала легко и насмешливо, с отеческой теплотой, — у Фласка же она превратилась в нечто оскорбительное. Компаньоны посмотрели друг на друга и отвели глаза. Оба чувствовали неловкость.
— Ээ… — сказал Фласк, побагровев. — Вот… так… в общем…
— Ясно, — сказал Планкет, глядя в землю.
Он нашел отвертку и постучал острием по медным листам, оставляя царапины. Половина черепа отозвалась металлическим гулом.
— Готово почти. Надо снять эту накладку — поможешь?
— Естественно!
20. Таинственное исчезновение
Ощущение праздника звенело в доме Золтаха Гарби. Оно слышалось и в тягучем запахе рыбного пирога, и в гулком перестуке поднимаемых из подвала бутылок, и в приглушенной болтовне женщин, и в детском смехе. Праздник просачивался во все щели, словно морской туман. И с каждым часом напряжение нарастало — того и гляди, в воздухе запляшут искры электрических разрядов. Праздник! Скоро Праздник!
Во всем доме только один человек не был охвачен радостным возбуждением. И даже наоборот — чем меньше времени оставалось до начала парада, тем больше сил требовалось, чтобы не поддаться панике. Громоподобный бой башенных часов, отмечающий каждую четверть, заставлял его вздрагивать все сильнее и сильнее.
Раньше Золтах, как и все барбюны, любил День Бойни. Ему нравился вкус праздничного пирога с камбалой, нравилось синее вино, и, черт возьми, он любил парад! Каждый год они соревновались с другими Семьями — у кого лучшая праздничная тележка и кто дальше пронесет старейшину на тяжеленном церемониальном стуле. Они выигрывали семь раз подряд, и до сих пор никто не побил этот рекорд…
Однако с тех пор, как пять лет назад к Золтаху перешли обязанности главы невероятно огромного семейства, праздник превратился в сущий ад. Одно дело, когда ты несешь за ножку стул с верещащим от ужаса и возмущения главой Семьи (можно даже уронить случайно — в отместку за целый год нотаций и запретов), и совсем другой разговор, когда ты сам сидишь на этом стуле, а сыновья и племянники вспоминают обиды.
— Слушай меня внимательно. — Золтах откинулся на спинку резного стула и сложил руки на животе.
— Да, папа. — Его старший сын, Бартас, понуро опустил голову.
Парню было давно за тридцать, но, как ни прискорбно, годы ума ему не прибавили. Что ни говори — все как об стенку горох. Стоит, раскрыв рот, внимает, а попросишь повторить, так двух слов связать не может. Из-за таких и пошла за барбюнами слава людей недалеких и, мягко говоря, глуповатых. Дурацкие анекдоты про барбюнскую сообразительность пользовались успехом и в грязных портовых кабаках, и на приемах кетополийской знати. Говорят, их рассказывают даже сиамцы, а уж им-то грех гордиться умом.
— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — сурово сказал Золтах, и сын послушно поднял взгляд. На лице застыло откровенно идиотское выражение.
— Надеюсь, ты догадываешься, зачем я тебя вызвал?
— Нет, папа, — с искренним недоумением ответил сын.
— Нам надо обсудить Церемонию Тронов, — сказал Золтах. Сын радостно закивал. Интересно, что у него на уме? Неспроста ведь строит из себя идиота, наверное, уже задумал какую-то подлость. В прошлом году Золтаха случайно уронили в мусорную кучу, в позапрошлом — в бочку с сырой рыбой… Хотелось бы знать, что они придумали на этот раз? Воды канала Махолек? Или прямо в Баллену с моста? Но ничего…
Целый год Золтах думал, как себя обезопасить, и в конце концов нашел выход. Главы прочих Семей будут носить его на руках за подобное изобретение.
— Все готово, папа, — сказал Бартас. — Церемониальный стул вылизан до блеска, вам не нужно беспокоиться…
— Погоди, — Золтах остановил его взмахом руки. — Ты помнишь, что означает для нас Церемония Тронов?
В глазах Бартаса мелькнуло недоумение.
— Э… Ну, глава Семьи вроде короля, он должен сидеть на троне, а подданные носить его на руках?
— Молодец, — похвалил его Золтах. — Однако в последние несколько лет наметилась весьма неприятная тенденция. Я замечаю революционные брожения…
Фразу Золтах вычитал в одной из газет. Основной смысл от него ускользал, но нутром он чуял, что она, как ничто иное, подходит к сложившейся ситуации. Степень недоумения на лице у Бартаса увеличилась раза в два — рот приоткрылся.
— Ведь, если вдуматься, падение главы Семьи со стула во время парада — это призыв к свержению законной власти!
С нескрываемым удовольствием Золтах смотрел на вытянувшееся лицо сына. Еще бы, подобная мысль ему бы никогда не пришла в голову!
— Барбюны всегда были законопослушным народом, — продолжал Золтах. — И мы не можем допустить, чтобы наши обычаи были истолкованы превратно…
— Значит, Церемонии Тронов не будет? — в голосе Бартаса зазвучала тоска.
— Я бы с радостью отменил Церемонию, — вздохнул Золтах. — Но что мы будем за барбюны, если откажемся от своих обычаев?
Бартас не смог сдержать улыбки. Но ничего, сейчас Золтах ему покажет…
— Но допустить падения главы Семьи со стула тоже нельзя. Поэтому я придумал привязывать главу Семьи ремнями.
Довольный собой, он посмотрел на сына. Мысли ворочались в голове Бартаса так, что Золтах слышал гул. Того и гляди, из ушей повалит пар. Парню потребовалось секунд десять, чтобы осознать: тащить стул все равно придется, а вот уронить главу Семьи уже не получится. Ужас черной тенью наполз на лицо бедняги, глаз нервно дернулся. Золтах упивался победой.
