Довольный собой, он посмотрел на сына. Мысли ворочались в голове Бартаса так, что Золтах слышал гул. Того и гляди, из ушей повалит пар. Парню потребовалось секунд десять, чтобы осознать: тащить стул все равно придется, а вот уронить главу Семьи уже не получится. Ужас черной тенью наполз на лицо бедняги, глаз нервно дернулся. Золтах упивался победой.
— Но это же опасно… — робко сказал Бартас.
Золтах фыркнул.
— Опасно сидеть на стуле без всякой защиты от падений. В наш просвещенный век подобное варварство просто немыслимо. Ты меня понял?
— Да, папа, — вздохнул сын. Обреченности в этом вздохе хватило бы, чтобы потопить весь кетополийский флот. Но ничего, вот займет он его место — спасибо скажет.
— Так, с этим мы разобрались, — удовлетворенно сказал Золтах. — Как обстоят дела с тележкой?
Праздничные тележки барбюнов славились на весь город — пожалуй, ничуть не меньше, чем их настоянное на рыбах синее вино. Повозки украшали пышной резьбой и деревянными фигурами, раскрашивали в яркие цвета — сумасшедшее буйство красок среди желтого тумана. Еще дед говорил Золтаху, что барбюны раскрасили Кетополис, поэтому внук должен гордиться тем, что он барбюн. И Золтах гордился.
К празднику тележки готовили целый год: вся семья с упоением трудилась над украшениями, раскрашивала их и покрывала лаком. И если в последние годы в украшениях стало намечаться некоторое излишество (отдельные повозки едва могли сдвинуться с места под грузом резного дерева), то только из-за стремления показать, как истинные барбюны любят и уважают традиции Кетополиса. Ну, и самую малость — из-за серебряного кубка, приза в соревновании на лучшую праздничную тележку.
Использовать прошлогодние повозки — значит покрыть семью несмываемым позором. Гарби на такое никогда бы не пошли — это Булланы могут лишь подправить резьбу, да заменить пару фигур и думать, что никто не заметит.
— С тележкой все хорошо, — безжизненно ответил Бартас. — Все готово к параду.
— Что-то я не слышу радости в голосе, — Золтах попытался подбодрить сына. — Готов поставить полукрону на то, что в этом году кубок будет наш! Люблены и Годси будут локти кусать от зависти…
— Да, папа, — вздохнул Бартас и, наконец, решился: — Пап, а ты уверен, что надо себя пристегивать?
— Мы уже обсудили этот вопрос, — буркнул Золтах. — И я не вижу смысла к нему возвращаться. Все! Лучше бы сказал, как там с вином? Созрела уже рыба?
Всеми силами он старался увести разговор в сторону. Образ неумолимо приближающейся мусорной кучи живо стоял перед глазами, и у Золтаха не было ни малейшего желания снова пережить подобное.
— Рыба созрела. Но ремни ведь слабые, а вдруг что порвется? Ты же можешь упасть…
Можешь упасть! Ха! Да без ремней его падение будет просто неизбежно, а так… Золтах специально ждал последнего дня перед Праздником, прежде чем сообщить сыновьям радостную новость. Чтобы они не успели подготовиться. Нет уж, в этом году победа останется за ним!
В дверь робко постучали.
— Ну, кто там еще? — с раздражением спросил Золтах.
В приоткрывшейся щели мелькнул длинный нос Халлека, младшего из сыновей. Парень явно не решался войти.
— Да входи давай, — махнул рукой Золтах.
Халлек прошмыгнул в комнату и остановился у порога, теребя в руках церемониальную шапочку. Смотрел он то под ноги, то на стены, опасаясь встречаться взглядом с Золтахом.
Натворил чего, и мать отправила отчитываться перед отцом и старшим братом? Но что он мог натворить, не малец уже — почти семнадцать. Хотя, говорят, на прошлой неделе его видели в компании Уллики Годси…
— Что случилось? — сказал Золтах, чувствуя, как в груди заворочалась склизкая змея дурного предчувствия. Они ведь даже не помолвлены…
— Паапа, — осторожно начал Халлек, и звук его голоса заставил Золтаха вздрогнуть. Когда начинают вот так тянуть слова — жди беды.
— НУ?!!
— Тележка, — выдохнул Халлек.
От сердца отлегло. Золтах широко улыбнулся.
— Что там с тележкой? — почти радостно сказал он. — Колесо отвалилось? Ну, замените!
Хеллек замотал головой.
— Ее украли, пап.
— О! — Золтах несколько секунд переваривал эту новость. Она была слишком абсурдной и нелепой, чтобы сразу уложиться в голове. — Как украли? Кто?
Хеллек дернул плечом.
— Я не знаю, пап. Матрос какой-то, с трубкой. Я увидел, как она заворачивала на Серебряную, побежал, но было уже поздно…
— Проклятье! — подал голос Бартас.
— А ты чем занимался?! — крикнул Золтах. — Кто должен был за ней следить?
Хеллек замялся, опустил взгляд.
— Ну мы… Разговаривали с Улликой. Про Праздник…
— Это Годси! — выдохнул Золтах, вскакивая со стула. — Завистники проклятущие! Специально подослали свою девку…
— Но, пап…
— Ничего, они у меня еще получат! — пылая праведным гневом, Золтах шагнул к двери. В этот момент его схватили за рукав.
— Полкроны, пап, — сказал Бартас, протягивая ладонь. — Ты поставил полкроны.
21. Фокси Лампиер среди мулов и обезьян
Скрежет ворот прогремел на половину порта. Металлический визг поднялся и застыл на самой высокой ноте, заглушив доносящуюся издалека ругань. Не успел он стихнуть, как на смену ему пришел свист пара и стук шатунов — если судить по звукам, во двор въехал по меньшей мере паровоз. Невидимый паровоз остановился, но еще долго пыхтел, словно кашалот, пытающийся отдышаться после глубокого погружения.
Спустя несколько минут раздались шаги, и в ангаре появилась знакомая жилистая фигура. Замерла в недоумении.
— Рыбий пузырь, есть тут кто?
Молчание было ответом.
— Ку-ку! — сказал Фокси. — Эй! Копченая разинька, куда делись эти остолопы?
— Господин Лампиер, это вы? — отозвался, наконец, Фласк.
Компаньоны вышли на свет. В первый момент, когда раздался скрежет, они запаниковали — особенно самоуверенный певец. Место было не самое приятное, да и нервы расшатались дальше некуда. Мало ли кто мог здесь появиться? Меньше всего певцу хотелось встречаться с таинственными «мучеными» — кто знает, может, они от опытов на китах перешли к опытам на людях? Фласк не собирался обзаводиться механическим глазом и парой гироскопов. Зачем ему гироскопы?
— А кого еще, жареная селедка, вы ждете? — удивился старый моряк. Он оглядел компаньонов, хмыкнул.
— Проклятые обезьяны! — сказал Фокси.
Такого компаньоны не ожидали. Они уже привыкли к ослам, остолопам и дуралеям, но новое прозвище показалось им обидным. Видимо, с непривычки.
