– Ты и в самом деле хочешь старика?
– Ты в самом деле хочешь, чтобы я тебя умоляла?
– Но мне стыдно.
– Закрой глаза.
– Я имею в виду – стыдно за себя, за свое дряхлое тело, – пояснил Бейли.
– Переживешь. Твое дурацкое мнение о себе меня нисколько не касается.
Она обняла его, и застежки ее платья разошлись в стороны.
8
Глэдис одновременно узнала множество вещей. ничего не изменили. Ей не пришлось подогревать себя воспоминаниями. Он был Илией.
Она с недоумением познала разницу: в ней усилилось впечатление, что у Сантирикса Гремиониса, кроме главного недостатка, который она определила раньше, есть и другие. Сантирикс был чувствительным, мягким, рациональным, в меру неглупым и… плоским.
Она не могла бы сказать, чем именно он плоский, но что бы он ни делал и не говорил, он не воодушевлял ее, как Бейли, даже если Бейли молчал. Бейли был старше Сантирикса физически, много старше физиологически, не так красив, как Сантирикс и, что всего важнее, нес с собой неумолимую атмосферу распада, ауру быстрого старения и короткой жизни, как все земляне. И все же…
Она узнала, как глупы мужчины: Бейли подходил к ней нерешительно, совершенно не оценив своего воздействия на нее.
Она узнала о его отсутствии, потому что он ушел поговорить с Дэниелом – тот был последний, как был и первым. Земляне ненавидели и боялись роботов, но Бейли, отлично зная, что Дэниел – робот, обращался с ним всегда, как с личностью. С другой стороны, космониты любили роботов и чувствовали себя неуютно без них, но они никогда не думали о них иначе, как о машинах.
И она узнала время. Она знала, что прошло 3 часа 35 минут с тех пор, как Бейли вошел в маленькую яхту Фастальфа, и знала также, что времени осталось очень мало. Чем дольше она остается вне поверхности Авроры, тем больше вероятность, что кто-то заметит, а если уж заметили, то почти наверняка заинтересуются, станут расследовать, и тогда Фастальфу предстоит куча неприятностей.
Бейли вышел из пилотской кабины и грустно посмотрел на Глэдис.
– Мне пора, Глэдис.
– Я знаю.
– Дэниел будет заботиться о тебе. Он станет твоим другом и защитником, и ты должна быть ему другом – ради меня. Но я хочу, чтобы ты прислушивалась к Жискару. Пусть он будет твоим советником.
Глэдис нахмурилась.
– Почему? Жискар? Я недолюбливаю его.
– Я не прошу тебя любить его. Я прошу тебя ВЕРИТЬ ему.
– Почему, Илия?
– Этого я не могу тебе сказать. В этом случае ты тоже должна поверить мне.
Они смотрели друг на друга и молчали. Это молчание как бы остановило время, позволило им задержать секунды, не дать им бежать.
Но надолго это не сработало. Бейли сказал:
– Ты не жалеешь…
– Как я могу жалеть, когда я больше не увижу тебя?
Бейли хотел ответить, но она прижала свой маленький кулачок к его губам.
– Не надо лгать, – сказала она. – Я никогда не увижу тебя.
И она его больше не видела. Никогда!
9
Глэдис болезненно ощущала, как ее вытягивает в настоящее, через мертвую пустыню лет.
Я так и не видела его больше, подумала она. Никогда!
Она так долго защищала себя от горькой сладости, а сейчас нырнула в нее – более горькую, чем сладкую… и все из-за этого типа, Мандамуса, из-за того, что Жискар просил его принять, и потому, что она обещала верить Жискару. Это была последняя ЕГО просьба.
Она сосредоточилась на настоящем. Мандамус холодно смотрел на нее.
– По вашей реакции, мадам Глэдис, я вижу, что это правда. Вы не могли бы сказать это яснее.
– Что правда? О чем вы говорите?
– Что вы виделись с землянином Илией Бейли через пять лет после его визита на Аврору. Что его корабль был на орбите, вы поехали туда, чтобы увидеть Бейли, и были с ним примерно в то время, когда был зачат ваш сын.
– Какие у вас доказательства?
– Мадам, это не было абсолютной тайной. Земной корабль был замечен на орбите. Яхта Фастальфа была замечена в полете. За ее стыковкой наблюдали. Самого Фастальфа на борту яхты не было, так что там были предположительно вы. Влияние доктора Фастальфа было достаточно велико, чтобы дело не попало в запись.
– Если нет записи – нет и доказательств.
– Доктор Амадейро две трети своей жизни потратил на то, чтобы следить за доктором Фастальфом глазами ненависти.
Среди правительственных чиновников всегда были такие, кто был душой и телом предан политике доктора Амадейро в сохранении Галактики для космонитов, и они охотно сообщали ему все, что он хотел знать. Доктор Амадейро услышал о вашей маленькой экспедиции почти сразу же, как она произошла.
– Это еще не доказательство. Ничем не подкрепленное слово мелкого чиновника-подлизы не в счет. Амадейро ничего не мог сделать – даже он понимал, что у него нет доказательств.
– Нет доказательств, на основании которых он мог бы обвинить кого-то в поступке; нет доказательств, на основании которых он мог бы причинить неприятности Фастальфу, но их достаточно для подозрения, что я потомок Бейли, и для крушения моей карьеры.
– Можете не беспокоиться, – с горечью сказала Глэдис. – Мой сын – сын Сантирикса Гремиониса, настоящий аврорец, и вы его потомок.
– Убедите меня в этом, мадам. Я больше ни о чем не прошу.
Убедите меня, что вы провели несколько часов наедине с землянином и разговаривали – о политике, о дружбе, о былом, рассказывали анекдоты – но не прикасались друг к другу. Убедите меня.
– Что мы делали – не ваше дело, так что не тратьте свой сарказм. Когда я виделась с ним, я уже была беременной от мужа. Я несла трехмесячный плод. Аврорский.
– Вы можете доказать это?
– Зачем мне доказывать? Дата рождения моего сына есть в записях, а у Амадейро наверняка есть дата моего визита к землянину.
– Как я уже говорил, ему сообщили, но с тех пор прошло уже два столетия, и он не помнит точно. Визит ваш не был записан, так что определиться негде. Доктор Амадейро, кажется, думает, что это было за девять месяцев до рождения вашего сына.
– За шесть месяцев.
– Докажите.
– Даю слово.
– Этого недостаточно.
– Ну, тогда… Дэниел, ты был там со мной. Когда я виделась с Илией Бейли?
– Мадам Глэдис, это было за 173 дня до рождения вашего сына.
– Как раз за шесть месяцев до родов.
– Этого мало, – сказал Мандамус.
Глэдис вздернула подбородок.
– У Дэниела идеальная память, а свидетельства роботов считаются доказательством в судах Авроры.
– Это дело не для суда, а память Дэниела для него ничего не значит. Дэниел создан Фастальфом и находился у Фастальфа почти два столетия. Мы не знаем, какие изменения в нем были произведены, не знаем, как инструктировали Дэниела в делах, связанных с доктором Амадейро.
