Ее старая воплощенная личность получит картину хотя и грубую, но и куда более широкую. Она сама тут с иным заданием — это и есть ее единственный raison d’etre[19] — вытащить из первичных данных как можно больше смысла.
Энергетический спектр не отличался ни особой сложностью, ни необычной шириной, не был зубчат и неровен. Он не казался достаточно неправильным, чтобы приписать его нововакуумной области в форме сосиски, блина или пончика, не говоря уж о более экзотической структуре с фрактальной извилистой границей. Пик был такой же ширины и такого же типа симметрии, как и рассчитанный. Но он сместился выше по шкале энергии, а его «плечи» по обе стороны изменили направленность. Не то чтобы экспериментальный результат был зеркальным двойником теоретически вычисленного, но Касс чувствовала, что их можно перевести друг в друга достаточно простым и очевидным преобразованием. Если где-то там, в куче уравнений, поменять плюс на минус, то примерно этот график и получился бы.
Зулкифли уже понял кое-что большее.
— Если модифицировать оператор границы, поменяв местами его роли внутри и снаружи, мы получим превосходное согласие с экспериментом.
Касс пробрала дрожь ужаса. Если быть точной, она испытала переживание, от которого у ее земного, ныне фантомного тела, свело бы живот.
Если Зулкифли прав, то занятая нововакуумом область расширяется, а не коллапсирует.
Она спросила:
— Ты уверен, что это сработает?
Зулкифли отобразил произведенные им расчеты и наложил их на опытную гистограмму. Его кривая проходила точно по вершинам всех столбцов. Он нашел, в каком месте плюс меняется на минус.
Но…
— Это же невозможно, — заявила она.
Перемена ролей, предлагаемая им, была по-своему элегантна, но бессмысленна. Это было как утверждать, что они видят свет костра, в котором пыль сгорает, превращаясь в дрова. Сохранение энергии было предметом довольно тонких материй, даже в классической общей теории относительности. В КТГ, однако, все оказалось проще: плоский вакуум оставался неизменен от одного момента к другому, и все поразительное разнообразие законов физики было следствием этого простого требования. Хотя от повседневных понятий работы, тепла и энергии его отделяла целая пропасть, все же миллиарды самых обычных явлений, свидетельницей которых Касс была в своей жизни, оказались бы невозможны, если оператор границы, предложенный Зулкифли, верен, и дела обстоят совсем не так.
Наступило молчание. Никто не осмелился ей противоречить, как, впрочем, и отрицать великолепное согласие кривой Зулкифли с экспериментом.
Потом Ливия заговорила:
— Правила Сарумпета обеспечивают идеальную стабильность нашему собственному вакууму; это краеугольный камень, на котором Сарумпет возвел свою теорию. Нововакуум не распадается так, как предсказывают эти правила. Каково же простейшее объяснение этого парадокса? — Она помолчала минуту, затем сформулировала свое решение: — Предположим, что оба сорта вакуума по-своему стабильны. Если существуют более общие законы, делающие это возможным — и включающие как частный случай правила Сарумпета, — мы бы никогда не пришли к ним из постадийных экспериментов, потому что мы никогда не работали с полным набором виртуальных частиц, составляющих жизнеспособный альтернативный вакуум!
Янн примирительно усмехнулся.
— Все потенциально возможные вакуумные состояния должны рассматриваться в равной мере? Как бы экзотичны они ни были, все они пребудут вовеки? Какая демократия! Но разве это не заводит нас в тупик? Разве не должен нововакуум в этой теории замораживаться, а его граница — оставаться неизменной?
Илен сказала:
— Нет. Динамика не будет столь же равновероятна. Переходу вакуума одного сорта в вакуум другого сорта барьер не помеха. Я предполагаю, что в конечном счете останется вакуум с меньшим разнообразием частиц.
В любом случае, нововакуум кажется целеустремленней нашего. Касс это скорее рассердило, чем напугало. Разговоры о безостановочной конверсии вакуума были неотвратимы. Они пять лет угрохали, исключая ее возможность, проверяя соблюдение правил Сарумпета для каждого графа, какой вообще имел к ней отношение. Большей осторожности они не могли бы себе позволить.
Райнци тихо проговорил:
— Предположим, что нововакуум разрастается. Но что происходит, когда на его пути встречается какая-то примесь? Это когерентное состояние, которое стабильно только в идеальной изоляции, в самом сердце самого глубокого вакуума во Вселенной. Оно чрезвычайно уязвимо. Как только оно встретится с несколькими случайными нейтрино и выйдет из когерентности, останутся всего лишь сорок восемь ароматов [20] обычного вакуума, и все с разными историями. Безвредных ароматов.
Ливия просительно взглянула на Касс. Казалось, что она хочет сделать Касс провозвестницей дурного, вместо того, чтобы, как обычно, взять эту роль на себя.
Касс оказала ей эту услугу.
— Хотелось бы, чтоб ты был прав, Райнци, но твой аргумент некорректен. Это все равно что сказать, будто наш родной вакуум представляет собой суперпозицию различных искривленных версий нововакуума. Если мы имеем дело с новым законом вакуумной динамики, и он действительно предусматривает строгое сохранение нововакуума, то, в согласии уже с этим законом, наш собственный вакуум будет тем неустойчивым квантовым объектом, который ждет не дождется декогеренции.
Райнци обдумал ее слова.
— Ты права, — признал он. — Но даже это не приближает нас к пониманию процессов, происходящих на границе. Ни один специальный закон не поможет нам там. Мы поймем, что случится с барьером, только в том случае, если выведем более общий закон.
Касс рассмеялась, и в ее смехе прозвучала горечь.
— А какая разница, что мы поймем? Мы даже не сможем ни с кем поделиться этим знанием! Мы не в состоянии предупредить их!
Барьер перемещался не со скоростью света (в противном случае они вообще бы не пробудились к жизни, потому что он давно поглотил бы фемтомашину), но было маловероятно, что он движется так медленно, чтобы их оригиналы даже успели его заметить, не говоря о бегстве.
В любом случае знания, добытые клонами, окажутся бесполезны. Шанса открыть их окружающему миру не было. Фемтомашина разработана для единственной задачи — вычислить своих обитателей. Но не для их блага. После нее останется только мусор. Даже если бы им удалось закодировать сообщение в продуктах распада, никто не додумается его там искать.
