Райнци вел себя осторожней, чем Янн.
— Ты уверена? После всего, что мне понарассказывала?
— Я — квинтэссенция Одиночества, — сказала Касс. — Я все взвесила и приняла решение.
Не было времени описывать замерзающим языком нахлынувшие на нее чувства и переживания. Частично их можно было свести к тому же собственническому ощущению, какое главным образом и заставило ее забраться в такую даль: она не хотела, чтобы мимозанцам открывался лучший вид на то, что им предстояло создать вместе, и неважно, насколько оправданной была такая позиция. Было в этом и что-то от страстного желания прикоснуться к результатам сразу же, пока они еще не остыли. Конечно, прикоснуться к графу или увидеть его своими глазами она не могла. Но оставаться заточенной в теле, способном воспринять и осмыслить лишь малую толику данных, да и то через бесконечные миллисекунды после самого события, было нестерпимо. Все равно что не участвовать в опыте вовсе. С таким же успехом она могла бы не покидать Землю, веками дожидаясь результатов эксперимента, поставленного за многие световые годы оттуда. Компромисс был неизбежен, но она чувствовала, что должна подойти как можно ближе.
Помимо эксперимента как такового, была еще одна деталь, все-таки проникшая меж прутьев водосливной решетки. И, не совершив этого поступка, она не могла покинуть Мимозу. После пяти лет монашеской жизни, пяти лет, в течение которых она отказывала себе в виртуальном комфорте, ее уже просто тошнило от верности принципу «базовая Реальность превыше всего». Помимо несомненного факта, что это развоплощение будет просто делом чести, оставалась еще и потребность, сколь угодно низкая, вытащить себя из абсолютистского лаза, который она с неизменным упорством рыла с момента прибытия. Если бы она позволила себе маленькие поблажки в самом начале, то сейчас, быть может, не испытывала бы, в строгом смысле слова, такого отчаяния. Но время полумер миновало. Если она вернется на Землю неизменной, это не будет триумфом цельной личности, но лишь разновидностью смерти. Пора взорвать всю эту герметичную неизменность, подобную черной дыре.
Имелось и одно очень существенное возражение, которое она ненавидела всеми фибрами души: потеря контроля.
Какой бы выбор она ни сделает сейчас, все пути ведут в тупик.
Но есть ли он, этот выбор?
Клоны проживут всего несколько субъективных минут, по большей части всецело погруженные в поток данных. Ну что скверного может натворить промежуточная личность? Обменяться парой колкостей с Ливией и Дарсоно? Раскрыть постыдную маленькую тайну из прошлого людям, которые не то что не способны ее понять и принять, но даже и упрекнуть толком не успеют? Это не значит открыть дверь перед самым старым человеческим кошмаром: ужасом бесконечных страданий, безграничного разнообразия глупостей, нескончаемых разновидностей банальности. Расстояние диффузии ее копий в пространстве вероятностей крохотно. Какие бы несчастья ни сулила эта вылазка, какие бы проступки она ни совершила там, все это будет прощено и невосстановимо стерто.
Вид у Райнци был скептический. Винить его в этом она не могла. Но и времени для игр в адвоката дьявола и испытаний ее смелости не осталось. Касс молчала и смотрела на него.
Спустя миг он склонил голову, соглашаясь.
Она ощутила поток низкоуровневых запросов и позволила Посреднику ответить. Тот же процесс лежал в основе ее пересылки на Станцию с Земли: сперва предварительные данные, характеристики ее ментальной структуры, необходимые для имплементации в новое окружение.
Райнци произнес:
— Возьми меня за руку. Мы пойдем вместе.
Он накрыл призрачными пальцами ее руку, спрашивая ее обо всем.
Касс внимательно разглядывала его лицо. По чистой случайности Посредник придал ему облик, внушавший ей доверие, но лица Воплощенных давали ничуть не больше информации об истинных характерах, неважно, были их черты высечены по желанию владельца тела или генетически. Если глаза Райнци спустя пять лет все еще кажутся ей доброжелательными, разве не значит это, что он увидел, как она к нему на самом деле относится? Не время сейчас впадать в паранойю и размышлять о том, что за разум в действительности под маской.
Она сказала:
— Ты-то сам боишься?
— Немного, — признал он.
— А что страшит тебя больше всего? Что может произойти, как ты думаешь?
Он покачал головой.
— Нет у меня ужасного пророчества о моей судьбе, лежавшего под замком. Но… мы столько раз это делали, а я так и не приблизился к пониманию, на что эта штука в действительности похожа. У тебя есть причины считать ее опасной?
— Никаких, — улыбнулась она.
Различия между ними не были так сильны, чтобы следование его дорогой представлялось ей безумием. Во всяком случае, не бо'льшим безумием, чем прогулка по недрам вулкана след-в-след за бронированным роботом. Не было в этом ничего странного или непереносимо болезненного. Если ей это на самом деле так нужно, то чего бояться?
Касс разблокировала врата потока.
Рука Райнци прошла сквозь ее собственную, но, как и прежде, она ничего не ощутила.
Касс передернуло.
Я такая же, как и всегда.
Но часть ее личности, жаждавшая этого более всего на свете, бессильна была унять этот трепет.
— Не беспокойся, — заверил он, — ты не обязана ждать без дела, и тебя ничто не разочарует. Если четкий сигнал из Квиетенера поступит, фемтомашина начнет работу. Если не поступит, то она никогда не активируется.
Касс запротестовала:
— Ты вообще с тем человеком говоришь?
Ему бы стоило упомянуть об этом перед Расщеплением.
Райнци пожал плечами.
— Для клона это самоочевидно. Если у него вообще выпадает шанс об этом задуматься.
Если вакуум в сердце Квиетенера начнет меняться, ее новое «я» пробудится к жизни, чтобы увидеть все в подробностях и в замедленном времени, претерпит миллионы бифуркаций, а затем исчезнет, прежде чем Касс даже услышит добрые вести. Ни награда, ни расплата за нее были недоступны из ее личного будущего.
Но Спящая и Бодрствующая в конечном счете остаются одной личностью. Сон, что ей не дано запомнить, будет принадлежать ей одной.
А что у нас здесь и сейчас?
Придется работать с мельчайшими угольками, какие повезет выкрасть из костра.
Она обернулась к Янну.
— Замораживай меня. В последний раз.
Касс оглядывала виртуальную палату. Экран на дальней стене отображал плотные массивы новых данных, в остальном перемен не было заметно. Мимозанцев представляли обычные образы, выбранные Посредником; она, как и прежде, не могла и надеяться почувствовать их так, как они ощущали друг друга. Структуры ее мозга, ответственные за обработку сенсорных данных, не изменились; они просто были выведены из связи с реальными органами чувств. Кожа Райнци едва заметно касалась ее собственной — модуль перекодировки взаимодействовал с интерфейсом симуляции. Это и было единственным доказательством взаправдошности перехода из ее мира в его.
