— Два-три месяца, герр полковник. Так говорил сам Ильин. Нужны морские свинки. Бегичева займется ими, у нее есть опыт.
— Она возлюбленная Ильина?
— Так точно.
Полковник подумал немного, улыбнулся, но ничего не сказал на это.
— Хорошо, будут вам и морские свинки. Итак, два месяца. Помните, Германия очень заинтересована в этом препарате. Нам надо много продовольствия. Вы правильно поняли задачу, Терещенко. Успешное разрешение нашего предприятия принесет лично вам «железный крест» и германское подданство. Я сам буду хлопотать о вашем награждении.
У Терещенки екнуло сердце. До чего он дошел! Но отступать он уже не мог. Будь что будет!
— Кроме вас, — сказал фон Ботцки, с Ильиным будут работать два биохимика. Так надежнее. Можете идти, Терещенко, я доволен нашей беседой. До свиданья.
Когда Ион Петрович ушел, профессор хотел встать, но потом раздумал. Посидев немного в одиночестве с отрешенным лицом и закрытыми глазами, он глубоко вздохнул и снова потянулся к звонку.
— Ильина ко мне.
Ильин вошел спокойно. Он тихо открыл дверь и так же тихо закрыл. Кабинет был большой; в глубине, за столом, возвышался герр профессор.
— Сюда, пожалуйста, — сказал фон Ботцки мягко и устало. — Садитесь.
— Спасибо. — Ильин сел, мельком глянул на профессора и отвел глаза. Он ждал. Его дело было ждать и слушать.
Фон Ботцки тут же начал говорить, обращаясь не к Аркадию Павловичу, а как бы вообще. Он говорил о развитии науки, о биологии, об открытиях, которые двинут человечество к невиданному прогрессу, об избранных, кому сам господь бог вдохнул талант и ясность мысли. Потом перешел к особой роли германской нации в развитии прогресса, сказал о войне, что это «печальный, но неизбежный период в общественном развитии, который, как мы надеемся, закончится в самом скором времени, после чего настанет век разума, век безмятежного творчества и счастья».
Ильин слушал, отвернувшись от оратора, и трудно было понять по его замкнутому лицу, что он думает о словах профессора и о нем самом.
Закончив обширную преамбулу, фон Ботцки перешел к делу:
— А теперь, дорогой коллега, я прошу вас рассказать все о вашем открытии.
— Это уже сделал за меня Терещенко, ваш слуга, — проговорил Ильин.
— Мне недостаточно его сведений.
— Я все забыл. Так давно…
— Ах, как жаль! Как жаль! — Фон Ботцки покачал головой. Он злился, но сдерживал себя. Не стоит горячиться. — Этак мы с вами ни к чему не придем, дорогой коллега. А ведь я взял вас работать, а не беседовать на философские темы.
— Вот и будем работать, вспоминать.
— Ах, так! Ну что ж, это правильно. С вами вместе начнут вспоминать два моих соотечественника и герр Терещенко. Надеюсь, дело у вас двинется быстро. Очень рад. что вы изъявили желание работать. Условия у нас прекрасные. Я хочу только напомнить, что ваше «вещество Ариль» необходимо получить не позже, чем через два месяца. Срок категорический. Германия ждет от вас подарка. Поймете это, пойдете нам навстречу — станете уважаемым человеком империи.
— Я не ариец…
— О, не так важно. При желании все можно сделать, герр Ильин. Это уж предоставьте мне. А теперь не лучше ли нам поговорить о технологии открытия?
— Прошу извинить, но я устал.
— Хорошо. Отложим. Я и на это согласен. Мы будем встречаться с вами довольно часто.
Ильин встал и, не оборачиваясь, пошел к двери.
«Твердый орешек, черт возьми!» — глядя ему в спину, думал Вильгельм фон Ботцки.
Трудный подопечный. Инспекция высоких лиц. Мария Бегичева исчезла. В лагере смертников. Что придумал фон БотцкиНаучный сотрудник секретной лаборатории, русский пленный Аркадий Ильин вдруг закапризничал. Все было не по его, все не так. Когда привезли им же самим заказанное оборудование, он состроил презрительную гримасу и с обидной издевкой заявил:
— И это хваленое имперское производство! Где вы разыскали подобный хлам? Разве это перегонный аппарат? Какой-то самовар! А реторты? Мутное стекло, неровные края… Я очень удивлен, Терещенко, такое служебное рвение — и такие скверные результаты. Хотите как можно быстрее получить препарат и не можете добыть приличного оборудования. При ваших связях, господин начальник…
Терещенко хмурился, отмалчивался, писал длинные заявки, и в лабораторию шли все новые и новые ящики.
Даже подопытными свинками Ильин остался недоволен.
— Шерсть длинная. Что я с ними буду делать? Мне нужны гладкошерстные экземпляры, чтобы я видел малейший оттенок кожицы, а эти похожи на монгольских яков. Ну, что вы держите их передо мной, как хлеб с солью на приеме? закричал он. — Уберите!
Потом он вдруг заявил, что не может сосредоточиться в помещении, на него давят стены, угнетающе действует обстановка. Ему нужна прогулка. Комендант посоветовался с начальником охраны, и Аркадий Павлович получил разрешение гулять по утрам на ближайшей лесной лужайке. Прогулки продолжались по часу и более. После таких прогулок Ильин долгие часы просиживал за лабораторным столом. Но со своими коллегами делиться мыслями не спешил. Однажды он попросил разрешения гулять вместе с Машей, чтобы было кому высказывать свои суждения. И с тех пор выходил из зоны вместе с лаборанткой. Охрана не спускала с них глаз.
Как-то, гуляя с Машей, Аркадий Павлович сказал:
— Мне говорили еще в лагере, что в лесах Шварцвальда, это в сотне километров отсюда, есть партизанские отряды из бежавших заключенных. Вон, видишь ту большую гору на горизонте? Где-то там… В той же стороне Швейцария.
— А где Россия, с какой стороны?
— Вон там. Очень далеко, Маша, за горами. Польша, потом СССР…
Долгим задумчивым взглядом посмотрела Маша сперва на восток, потом на высокую гору на юге.
…Быстро пролетел месяц, второй. Сперва это были дни тоскливого равнодушия, когда ни к чему не лежит душа и вся энергия уходит лишь на издевку над Терещенкой и «коллегами». Но потом в Ильине заговорил ученый. Лаборатория, оборудованная по последнему слову техники, властно притягивала его. Захотелось продолжить прерванное дело. Ведь ему тогда удалось получить только первый, еще далеко не совершенный препарат. Он быстро разлагался в организме, животное возвращалось в первоначальное состояние. Введение этого препарата в тело животного вызывало очень бурную реакцию, нередко кончавшуюся смертельным исходом. В общем, это было лишь началом. Оставалась масса нерешенных вопросов. Все, что сделал тогда Ильин, теперь хранилось только в его памяти. Как же можно было удержаться и не проверить хотя бы детали, отдельные части общей схемы, если для этого есть все возможности! Делать это надо было скрытно, опасаясь малейшего вторжения чужих биологов в святая святых «вещества Ариль».
